Как это – создать бренд Ceremony, который носят ЛСП и Элджей

 

 

 

– Твоему бренду сейчас сколько, два года? Как выглядел твой обычный день пять лет назад и как он выглядит сейчас?

 

– Пять лет назад я учился в БГУ на кафедре управления бизнесом, работал в «Маке». Я в 5:30 просыпался, мне нужно было к семи быть на смене. Ехал на 107-м автобусе 43 минуты и постоянно слушал один и тот же плейлист. Из-за того, что в «Маке» я был единственным мужчиной на смене, меня всегда давали физическую работу. Такой грузчик на минималках я был. Не знаю, что там за сексизм такой по отношению к мужчинам! После «Мака» я ехал в универ на вторую смену. В универе учиться мне было изи. Я там какими-то своими делами занимался. Например, писал рассказ левой рукой, хотя я правша. Учил немецкий, делал домашку. Потом ехал домой и отдыхал.

 

Сейчас я просыпаюсь не так рано, иду куда-нибудь завтракать. Потом уже начинается бизнес-лайф. Кому-то позвонить, всем раздать задачи, куда-то съездить. Где-то часов в семь я заканчиваю работать с сотрудниками, начинаются уже мои личные дела: что-то придумываю, рисую, могу так всю ночь просидеть. Читаю книжки, смотрю про архитектурку на Арзамасе. Иногда, так как работу я себе придумываю сам, могу ее не делать. Например, я целыми днями катаюсь на самокате или провожу время, как проводят его творческие люди. Иногда это могут быть два дня подряд, иногда такого может не быть три недели.

 

– Так а ты бросил универ? Я как будто где-то видела, что бросил, нет?

 

– Нет. Была такая мысль, но мне повезло. Я попал на военную кафедру, прикинь? Я этот, командир мотострелкового взвода на боевых машинах пехоты, лейтенант Роберт Воронецкий. И поэтому мне надо было доучиться,чтобы мне дали офицера запаса.

 

– Так ты офицер!

 

– Прикинь! Вообще!

 

 

 

 

 

 

 

 

– Кем ты вообще успел поработать, ну, вот до вот этого...

 

– До фэшона? Ну, слушай. Я рано начал работать. Первая работа – стройка. Мне было 15, я копал траншеи. Но я с прикольными мужиками работал. Оказалось, они все отсидели. Я это понял, когда они стали выпаривать чифир. Я им нравился, во-первых, потому что им казалось странным мое имя, а, во-вторых, что я такой малой и копаю с ними траншеи.

 

Потом в перерыве между школой и универом я работал официантом в пиццерии. Уже через две недели приходили люди и говорили: «А можно нам за столик Роберта?» Потому что я был типа плохим официантом. А еще через недельки три я понял, что женщины оставляют мне чаевых больше. И я договорился с коллегами, что женщин обслуживаю только я.

 

– А женщины, наверное, такие ну постарше.

 

– Ну да, ближе к 30. И раза три в неделю мне оставляли на салфеточке номер. Но я не звонил, мне тогда не до этого было.

 

– А ты им говорил «эта пицца отстой», или что? Научи.

 

– Слушай, надо делать это элегантнее. Ну вот что-то заказывают, и я говорю: «Думаю, вам это не понравится. Собственно, как и никому». Просто я помнил, кто сегодня повар, сам там питался и знал, что вкуснее.

 

Потом я пошел в универ и такой: мне нужны деньги. Официантом быть прикольно, пойду-ка я в ночную смену. Прикинь, вот такой у меня был план. Зыбицкой тогда не было. Я походил по заведениям и понял, что людей, которые там обитают, я не хочу видеть в своей жизни. Пошел в «Мак». Там было жестко. Единственное, что можно крутое вспомнить: там был один парень, который редко приходил, так вот он днем работал в «Маке», а ночью мыл трупы в морге. Он был странный, но у нас появился какой-то коннект.

 

Были только два человека, которые не планировали работать в «Маке» долго. А все остальные всерьез говорили: «Я стану менеджером». Один, кстати, стал менеджером, я ему помахал рукой и сказал: «Братан, ты красава!» Он меня не любил: я часто ходил курить. «Принеси, унеси, убери бычки». Там территория на Пушкинской гигантская. И все это должен кто-то убирать. «Господин Роберт Воронецкий, не могли бы вы за смену убрать тысячу бычков?» Окей, пойду покурю 200 раз, чтобы быстрее умереть. Я поработал там полгода. Решил, что лучше я что-нибудь другое придумаю.

 

– Как ты вообще понял, что ты должен делать свой бренд?

 

– Мне всегда нравилась одежда. Я жил на Курасах. У ребят там не было денег, но они шарили в моде. На втором курсе я решил попробовать, начал рисовать, глубже в это погружаться, и мы с моим приятелем из универа начали совместный проект, работали вместе 2,5 года. После универа я поехал в Майями, занимался дизайном одежды с тем же приятелем.

 

Спустя полгода я сидел на пляже, через две недели нужно было улетать или не улетать. В Америке были классные деньги, но мне становилось скучно. Я пошел в «Старбакс», взял кофеек и начал рисовать.Так получился первый дроп Ceremony.

 

– Что самое сложное, когда у тебя свой бренд одежды?

 

– Пройти момент, когда твой бренд ничего из себя не представляет. Это довольно долгий период. Но мы прошли его быстро: нам два года, но мы были единственным белорусским брендом на Faces&Laces. Даже если взять рынок стритвира СНГ, мы предлагаем продукт, которого нет ни у кого, большинство делают в основном трикотаж, потому что это легко сделать и можно сильно не запариваться.

 

Какую бы ты там ни вложил идею, сначала тяжело. Но это надо пройти. А еще это стоит много денег. Когда я вернулся в Минск, то устроился в «Тапас бар» официантом, но не смог выучить меню. Я просто три месяца проходил, промыл посуду. Меню я так и не сдал, факап случился на третьем блюде. Я зарабатывал где-то 5$ за смену, прикинь. Меня там кормили, была своего рода экономия. Параллельно работал над Ceremony. Но потом я понял, что трачу так много времени, что лучше уволиться.

 

 

 

 

 

 

 

 

– Что тебе помогло пройти вот этот этап, когда про твой бренд еще никто не знает, и ты просто моешь посуду?

 

– Ну, во-первых, я приехал из США не простым парнем. Я представлял, как строится бренд, как налаживаются бизнес-процессы. У меня не было иллюзии, что я сделаю первый дроп, и все такие: «Господи, как круто, возьмите, пожалуйста, мои деньги». Нужно просто быть внутренне крепким человеком. Я просто знал, что нужно ждать и очень-очень-очень много работать. То есть все время, что ты живешь, ты работаешь. Проснулся, поел и работаешь. До недавнего времени я вообще не отдыхал. Работал, перед сном читал книжку. Меня это устраивало. И только недавно понял, что я работаю, чтобы жить в кайф, в последнее время учусь работать чуть меньше. Катаюсь на электросамокате, играю в футбол, больше путешествую, в общем, придумываю себе развлекухи.

 

Сейчас очень сложно удивить. Когда ты работаешь в фэшн-индустрии, ты конкурируешь не только с локальными брендами, а со всем миром. Человек может зайти на Asos или Farfetch и примерно за такой же прайс купить себе вещь. А тебе как дизайнеру нужно человека сильно впечатлить, чтобы из всего представленного в мире он выбрал именно тебя. И если ты не очень хороший бизнесмен или не предлагаешь какой-то действительно классный продукт, то будет очень и очень тяжело. 

 

– Когда ты понял, что самый сложный этап закончился?

   

– Не было такого, что все резко сказали: «О, все, Ceremony теперь классный бренд». Я просто заметил, что со временем количество жести стало снижаться. Но и сейчас у нас случаются ошибки. Когда делаешь то, что раньше не делал, как ты с первого раза сделаешь правильно?

 

– Сколько у тебя людей сейчас работает?

   

– 13, чертова дюжина. Есть бухгалтер, юрист, технолог, начальник производства. Есть люди, которые отвечают за продакшн и контент для соцсетей. Есть графический дизайнер, он маг и чародей, я его обожаю, ему 17 лет. Этот кекс сам меня нашел – написал, что хочет поработать за респект.

 

– Что самое классное, когда у тебя есть свой бренд?

   

– Видеть людей в своей одежде. Тогда появляется чувство, что мы все правильно делаем. В Москве я людей вижу в своей одежде чаще, чем в Минске. Меня это огорчает, ну ничего. Мы уже делаем не только одежду: у нас есть бутылки, аксессуары, ювелирка... Вот будут часы скоро. В дальнейшем я хочу перейти на дизайн всего.

 

Вообще, круто быть дизайнером. Сейчас дизайн одежды – прямо какая-то религия. Людям, которые достигли гораздо большего, чем я, нравится то, что мы делаем, и поэтому мы можем общаться на равных.

 

– Это ты про ЛСП, Бульвар Депо и Надю Толоконникову, которые в Ceremony ходят?

   

– Ну да. Еще недавно была история. Мы не очень активны в инстаграме. И я недавно захожу в инстаграм, и оказалось, пару недель назад нам писала Монеточка. Такая типа: «Привет, а у вас есть шоурум? А где вас найти?»

 

– Так это на Рок за Бобров приезжала и искала, где в Минске купить что-то классное.

   

– Ну вот! И я такой: блин, мне же нравятся твои треки! И через две недели я ответил Монеточке: «Ой. Извини, что так получилось». Сам факт того, что она мне написала, прикольный, она классная.

 

– А как так получилось, что Элджей был с вашим спортивным Иисусом?

   

– Все просто. Кому-то просто нравится, что мы делаем. Бывает, нам пишут стилисты. Я не вижу в этом чего-то такого вау. Вот если бы я увидел, что у Канье Уэста появилось что-то от Ceremony, я бы о...ел: как так сложилось? 

 

– На ком еще вещь Ceremony тебя бы удивила? Ну, кроме Канье Уэста.

   

– Слушай, ну Канье такой междисциплинарный персонаж. Кто еще есть? Ну, у Иисуса есть уже наш спортивный костюм, ха-ха. Кто круче Иисуса? Вот Илон Маск. Если бы у него что-то от Ceremony было, было бы вау.

 

 

 

 

 

 

 

 

– Почему тебе так важно говорить, что ты из Курасовщины?

 

– Потому что то, где ты рос, тебя определяет. Мне 24, но в 15 у меня не было компа, я не был зареган в вк. Cледовательно, весь мой мир был во дворе. Я мало времени дома проводил. Когда я рос, там можно было делать много вещей, которые нельзя делать в других местах. Там была своя шкала респекта. Чтобы комфотно там жить, твоя шкала должна быть высокой. Ты должен что-то делать. Ты должен что-то терпеть. Ты должен быть стойким, чтобы показать всем: ребята, я как бы все знаю. Мы там были, знаешь, такими, по меркам нынешней молодежи, очень свободными. И вот этот дух «делай, что хочешь» привил мне мой район. Там была иногда какая-то жесть, ну честно.

 

– Ну можешь что-нибудь про это сказать, ну хоть не самое противозаконное?

 

– Ха-ха, ну нет, конечно. Но всем, с кем я общался, это привило свободолюбие и чувство справедливости.

 

– Боже.. Что ж вы там такое делали... Я просто дома всегда сидела, ну книги там... Так что люди на районе делают?

 

– М-да, ну я понял. Слушай, там свои замуты. Есть вот один трек, который я часто слушаю, он про мой райончик. Я ни за что не скажу, как он называется, чтобы никто не слушал!

 

– Ты там поешь, что ли?

 

– Не, ты че, ты че. Слушай, я не хочу, я не буду даже это цитировать. Короче, этот трек... он такой...

 

– Не, без цитат непонятно

 

– Ну сейчас, сейчас... «Пейзажи, районы в алкогольных тонах» и «узнай нас по походкам и черным капюшонам». Ну классно же звучит?

 

– Очень!

 

– «Здесь зачали сатану и распяли Иисуса». Прикинь, тебе 15 лет, и ты слышишь такое про свой район! И вот какие у тебя после такого могут быть мысли?

 

– Я бы поверила.

 

– А были же еще какие-то терки с соседними районами. Короче, мы были дерзкими пацанами. Я люблю туда возвращаться. У меня там бабушка живет. Но там уже все не так. Сейчас это обычный спальник, а тогда там был гангстерский вайб.

 

– Как дела сейчас у тех, с кем ты тусовался в 15?

 

– Очень плохо все. Тюрьма и дурка. Из всех моих знакомых, с которыми я тогда тусовался, высшее образование есть только у меня и еще одного кореша. Те парни в универы не метили. Короче, когда у меня будет первый показ в Европе... Я не делаю никаких показов в Беларуси или России, это не то, что мне нужно. Так вот когда у меня будет первый показ в Европе, я там этот трек поставлю.

 

 

 

– Я читала, что у вас в прошлом году выручка за месяц была 50 тысяч рублей. Расскажи про деньги немножко, если можно.

 

– Сейчас суммы еще больше, я не думаю, что стоит об этом говорить. Это не суперважно уже. Денег достаточно, чтобы бренд мог быстро развиваться. Лично мне не нужно супермного денег. Я же, знаешь, просто парень с Курасовщины...

   

– Который сейчас живет возле Национального художественного музея.

 

– Ну да, это классно. Да, у меня есть макбук, айфон, я могу что-то купить и куда-то съездить. Я, скорее, художник. У меня есть хороший бизнес-бэкграунд, но, я надеюсь, что художественную составляющую я смогу держать как можно дольше, творчество для меня важнее денег. Я знаю, какие вещи будут лучше продаваться, но, несмотря на это, выдерживаю наш стиль. Вот книжку сейчас читаю «Завтрак у Sotheby`s». Ее написал крутой арт-дилер, который продавал Ван Гога, Моне, Ротко и всех-всех. Он подробно пишет, из чего составляется рыночная стоимость: где написана картина, в Италии или Франции, были ли на тот момент у художника психические заболевания... Это прикольно, мне нравится эта книжка, я прямо, знаешь, задумываюсь... У меня, кстати, отец художник.

 

– Господи! Ну так вот! Ну супер!

 

– Ну он, короче...

 

– Просто, понимаешь, все до этого звучало хорошо, но я все равно не могла понять, как человек, который тусовался с теми, кто сейчас в тюрьме и дурке, придумывает сейчас вещи, которые и остроумные, и секси. И хулиган, и траншеи эти – прикольно, но не совсем понятно. Теперь пазл сложился. Ты ходил в художественную школу?

 

– Короче. Наша система образования сломала мои художественные начинания. Был конкурс в школе классе в третьем. Я нарисовал такого отменного Спайдермена, он был просто как из комикса. И мне сказали: «Это папа тебе нарисовал. Мы тебя исключаем из конкурса». Прикинь! Я как сейчас помню: выиграл какой-то малый, который поле с деревом нарисовал акварелью.

 

– И в школе знали, что твой папа художник?

 

– Ну да. На тот момент он был, скорее, несостоявшийся художник. Это был СССР, и ему сказали: братан, давай-ка ты будешь архитектором. Но он очень круто рисовал. И зачем ходить в художественную школу, если у тебя отец художник? Он рисовал, я рядом тусовался.

 

Мне было по кайфу рисовать. Я даже отправлял лет в 7-8 свой рисунок в передачу про Уго и Лека на СТВ: там нужно было нарисовать двух угольков, и я нарисовал, типа два уголька на скейтах едут. И это по СТВ показали, прикинь! Я тогда подумал: о еее, вот это оно, «Роберт Воронецкий – начало»! Но после того, как в школе меня исключили из конкурса, я перестал рисовать, начал футболом заниматься.

 

Потом в школе у нас уже появилась своя катка. Мы были плохими парнями, но с понятиями. Как-то раз нас позвала социальный педагог к себе в кабинет, чтобы мы, парни из 10 класса, направили на путь истинный семиклассника, у которого начались проблемы с правоохранительными органами. Нас пригласили как плохих парней, которые не попадаются, чтобы бы ему что-нибудь посоветовали. И социальный педагог говорит: «Вот посмотри на Роберта и Сашу. Они бегают быстро, худые. А ты жирный. Вот и попадаешься».

 

– Раньше ты дружил с плохими парнями, а сейчас с кем?

 

– Они вроде диджитал-пиратов. Они делают то, что делать нельзя, это не что-то незаконное, просто это особая такая сторона интернета. Еще один кореш – художник. И еще один кореш делает портупеи и прочие подобные акссессуары, мне очень нравится. И есть еще ребята, которые делают очень креативный маркетинг, прям ультра. 

 

– Вот тебя вырастила Курасовщина. А сейчас ты живешь возле Нацмузея. Как тебе?

 

– Слушай, это удобно для бизнеса, удобно назначать встречи, ведь все они в центре. Еще обожаю в центре эти типично минские оценивающие взгляды, когда я иду, например, в магазин в каком-то странном луке. Я могу флексить, как хочу. Ребят, я и есть мода.