Что почитать, послушать и посмотреть в эти прекрасные, волшебные, волнующие выходные.
Альбом «Women in music Pt. III»
Haim
Polydor, Vertigo Berlin, Cloumbia
Профессионализм плохо соотносится с поп-музыкой. Даже звезды имеющие репутацию очень техничных и наслушанных обычно добиваются известности в момент интуитивного овладения мастерством, а не будучи действительно умудренными и опытными профессионалами. В большинстве своем, чем дольше и лучше музыканты играют – тем меньше они интересны всегда свеженькой, ничего не знающей и знать не желающей об искусстве прошлого, юной публикой, которая каждые 10 лет вырастает, перестает интересоваться музыкой и уступает свое место новой зеленой смене, так и не успев толком воспользоваться полученными знаниями о контексте и форме, того, что они все это время слушали.
Ставшая умеренно популярной в начале 10-х американская группа Haim влезла в узкую щель между «я слушаю только новое, только то, что вышло сегодня» и «я знаю все о музыке прошлого, а чего не знаю, так то и знать не надо» широкой публики несмотря на свой излишний профессионализм. Созданная тремя сестрами по фамилии, что бы вы думали, Хайм, группа включала в себя академического специалиста по болгарской и бразильской музыке, гитаристку из групп Джулиана Касабланкаса и Дженни Льюис, и младшую сестру – просто мультиинструменталистку с пеленок. Haim играли мелодичный и механистичный, похожий на что-то склееное на компьютере, поп-рок в духе американских радио-стандартов. Чуть-чуть нового, чуть-чуть старого, несколько неотразимых мелодий – и вроде уже никто не замечает, что это глубоко перпендикулярная чему угодно модному, заточенная на педантичное решение вообще неочевидных без знания контекста старых проблем жанра, музыка.
Хайм – еврейки, но их родители не родились в Америке в семьях удравших из глухих европейских местечек мигрантов, а переехали из Израиля, будучи взрослыми и культурными людьми. И мать и отец Хайм обожали музыку и сестры выросли влюбленными в американский мейнстрим 70-х – 90-х. Их взгляд на Fleetwood Mac и Бритни Спирс парадоксальным образом ближе к взгляду их ровесников из бывшего СССР, чем к точке зрения коренных американцев: музыка Haim – это отлитое в звуке восхищение иностранца, воспринимающего жизнь американского среднего класса последнего полувека, как чистый рай на земле, без подтекстов и двусмысленностей.
Новый, третий альбом Haim «Women in Music Pt. III» забит лучшими в карьере группы крайне изощренными фантазиями о музыке этой эпохи. Полугаражное кантри перетекает в компьютерный нежный R’n’B, минималистичные фанк-номера вдруг снабжаются эстрадными вокальными гармониями, ернический фолк-рок Джонни Митчелл почему-то оказывается басовитой звуковой апликацией в карибском духе – и так далее без остановки 50 минут. У музыки нет швов, сестры Хайм не делают оммажей, пародий или стилизаций, а методично вручную смешивают идеально изученные ими элементы до такой консистенции, когда даже искушенный слушатель воспринимает скорее неуловимую странность музыки, чем мастерство исполнения.
Сложно сказать, во что это превратилось бы, не окажись на этот раз в студии с Haim Ростама Батманглиджа – звезды инди-рока рубежа нулевых-десятых и, видимо, самого странного и вычурного поп-продюсера современности. Имеющий похожее происхождение (ну только он из семьи культурных персов, а не евреев) Батманглидж всю жизнь занимался примерно тем, же, чем и Haim, только все у него получается всегда ядренее. Магия Батманглиджа работает только с артистами, умеющими обращаться с контекстом поп-песен, с непроговоренными, часто обнуляющими основной текст, подтекстами. Шедевры его продакшена для Vampire Weekend приходились на барокко-регги «У ребят нет шансов» про то, как тяжело быть богачем и фэйк-даб «Сын дипломата», одинаково ясно рассказывающий историю гей-пары и никак с ней не связанный комментарий к карьере вокалиста группы The Clash.
В превосходную песню «Summer Girl», и так уже соединяющую мелодическую цитату из Лу Рида с сырым бум-бэп-битом, Батманглидж вкрутил партию саксофона и сделал песню не просто красивой, но и загадачной, иррациональной – до саксофона речитатив вокалистки «Иди со мной / Не за мной / Ощути мою безусловную любовь» могло быть лишь ироническим переиначиванием гимна разврату «Walk On A Wild Side», а с саксофоном он будто разрывает ткань музыки и попадает, минуя разум, прямо от сердца певицы к сердцу слушателю. С Батманглиджем музыка Haim становится как будто неумелой, спонтанной и удивляет сама себя. На «Women In Music Pt. III» ему так же удались не укладывающиеся ни в какие жанры, пересыпанные оркестром чуть расстроенных и чудом всякий раз собирающихся в фокус звуковых деталей бриллианты «Los Angeles», «Don't Wanna» и «I've Been Down». Остальные песни альбома не дотягиваются до уровня этих песен, но прекрасно работают как обрамление – бестолковый и склонный вечно перегибать палку сам по себе Батманглидж в упрямых профессионалках Haim нашел лучших компаньонов со времен Vampire Weekend конца нулевых.
Антон Серенков
Фильм «Ночь длинных ножей»
Режиссер Виктор Дашук
Для кино не грех быть политическим. Грех – быть публицистическим. Ведь, как правило, публицистика с визуальным искусством имеет мало пересечений. Среди документальных картин о новейшей белорусской истории и белорусской политике последний фильм, который можно обвинить в публицистичности, – это девяностническая картина «Ночь длинных ножей» советского документалиста, соратника Светланы Алексиевич Виктора Дашука. В сущности, эта картина имеет мало общего не только с публицистикой, но и с каким бы то ни было художественным реализмом.
Фильм начинается с длинной сцены шабаша белорусских сатанистов: девственников в блэк-металлическом гриме и их застенчивых спутниц Виктор Дашук рисует в комическом ключе, что не умаляет хоррора реального распятия собаки на кресте. С шабаша Дашук лихо заворачивает в музей восковых фигур, где головы отрывают уже советским лидерам, а сам Дашук с определённой долей убедительности называет весь феномен советской власти языческим культом и ещё одним затянувшимся шабашом. Какое это всё имеет отношение к жизни обычного белоруса? Всё очень просто: согласно Дашуку, белорусы – это радиоактивные олени, которых с вертолёта отстреливают военные в чернобыльской зоне (соответствующие кадры документалист смакует в финале картины).
Хейтеры скажут «нагнетание», а шарящие в белорусском копчёном (ну или как там) кино зрители сходу увидят в работе Дашука пик белорусской готики. Бог с ним с реализмом – можно подумать, в искусстве или публицистике, рассказывающих о большой политике, он вообще достижим – а вот к кино эзотерический взгляд на политику Дашука имеет в тысячу раз большее отношение, чем работы всех его последователей (от вашего-дяди-видеолюбителя Юрия Хащеватского до школьника-забившего-на-уроки Путило). Вероятно всё дело и вправду в выдающей советской школе доккино: не будем забывать, что ей же мы обязаны, к примеру, такими высокохудожественными (в самом неироничном смысле слова) документами эпохи из фильмографии Александра Николаевича Сокурова, как «Медленно засыпающий на кухне Ельцин» и «Бесконечные минуты перечислений коммунистов, или Партийный покедекс».
Никита Лаврецкий
Сериал «I May Destroy You»
HBO
Инопланетной красы блогерша, писательница, «голос поколения» по имени Арабелла на утро после преддедлайнового загула не сразу, но понимает, что в ночном клубе кто-то её отравил и изнасиловал. Травматический инцидент – возможность и триггер для создательницы сериала «I May Destroy You» Микаэлы Коэл и её альтер-эго Арабеллы поставить ребром сразу несколько животрепещущих вопросов к современной жизни. Чего стоят друзья, которые не следили за пьяненькой подругой, а вместо этого сами пропадали на просторах тиндера и грайндера? Какое отношение рабочая политкорректность и полицейский профессионализм имеют к реальной эмпатии и сопереживанию? Где проходит грань между драматическим пламенным романом и «токсичными отношениями» с «абьюзером-газлайтером»? Стоит ли предпочесть роль активиста и просветителя из соцсетей серьёзной работе писательницей, ведь дофаминовый кайф и народные отзывы при первом варианте настолько круче? Наконец, насколько жестокой расправы заслуживает, собственно, насильник и стоит ли вообще месть подавать холодной?
Заслуга молодой сценаристки, режиссёрки, актрисы, и да, «голоса поколения» Микаэлы Коэл состоит в том, что взяв в качестве предмета исследования в своём сериале «I May Destroy You» саму современность, ни на один из вышесформулированных вопросов окончательный ответ она давать не спешит и не рискует – так выходит и интереснее, и честнее. Кульминацией такого подхода становится мета-финал сезона, целиком посвящённый не развязке истории, а писательским фантазиям героини, сидящей в кресле и прикидывающей, как вообще историю с насильником можно закончить. Перебираются варианты финала от кровопролитно-реалистического, в духе протоэкзистенциальных романов XIX века – до фантасмагорического, в духе постмодернистских романов XX века – до новоискренне-эмпатичного, в духе метамодернистских романов века XXI-го. Но в итоге Коэл не останавливается ни на одном, предпочитая оборвать историю на ленивом многоточии.
Коэл можно покритиковать и за драматургическую расхлябанность, и за постановочное топтание на месте, и за актёрскую подмену глубины нахальностью, но как-то не хочется. Понятно, что это ещё молодой, можно даже сказать, начинающий автор («I May Destroy You» – её второй сериал), и в сравнении с «голосами поколения» из недавнего прошлого она выглядит чуть не более многообещающей. Хотя бы потому, что Лене Данэм, в отличие от Коэл, так и не хватило духу честно экранизировать собственный «кризис второго альбома» (вместо самоуничижения Данэм предпочла распылиться на абстрактные фантазии из жизни воображаемых миллениалов); а в отличие от Фиби Уоллер-Бридж, Коэл, даже достигнув пика хайпа, ни на секунду не забывает о том, что притягательная, достойная сопереживания целого поколения героиня должна быть не только мизантропкой-аутсайдершей-злословкой, но и надломанным, хрупким, странным живым человеком.
Никита Лаврецкий
Комикс «Ode to Kirihito»
Осаму Тэдзука
Shogakukan
.jpg)
Молодой врач-идеалист, работающий в токийской больнице, по заданию главврача оправляется в отдалённую горную деревушку, чтобы попытаться отыскать источник редкой болезни, покрывающей пациентов шерстью и придающей лицам звериные черты. Обосновавшись в деревушке, врач быстро обнаруживает себя не только в позиции очередной жертвы болезни, но и в центре запутанного заговора высших кругов токийских медицинских чиновников; при этом его единственным союзником на кафедре оказывается коллега, положивший психопатические виды на его невесту. Вернуться к нормальной жизни – не то что разобраться в чёртовой болезни – врачу-идеалисту удастся лишь пройдя через плен на нескольких континентах; череду трагических потерь близких; и нескольких этапов личностных кризисов, расположенных где-то между хоррором телесным и хоррором экзистенциальным.
Первый абзац википедийной статьи про Осаму Тэдзуку сообщает, что он, дескать, не только «бог манги», но и японский аналог Уолта Диснея. Первый тэзис, пожалуй, можно считать более-менее правдивым, а вот со вторым хочется сильно поспорить. Дисней был художником средней руки (ни Микки Мауса, ни даже свою подпись-логотип он не рисовал, а карьеру аниматора завершил после нескольких короткометражек в начале двадцатых), но выдающимся продюсером и управляющим, который занимался сверхуспешным с точки зрения бизнеса масштабированием маленьких успехов до самых амбициозных пределов. С другой стороны, Тэдзука был в первую очередь художником, и вместо масштабирования успеха часто, наоборот, шёл на сознательный художественный риск: будь то резкие перезапуски авторского стиля и перемены целевой аудитории манги или, скажем, восхитительные выходы в сфере экспериментальной анимации. Научно-фантастический гэкига-роман для взрослых «Ода Кирихито» – это как раз один из таких художественных рисков, который с лихвой себя оправдал.
Оказывается, что гипертрофированное изображение движения годится не только для детского слэпстика, но и для самых лютых погонь, драк и изнасилований; что благородные мордочки зверушек – это не только атрибут семейных поучительных мультиков, но и идеальная метафора для неоднозначной истории о нетерпимости и жестокости. При этом парадоксальным образом Тэдзука, задействующий в своей манге и выходы на территорию откровенного абстрактного искусства, и самые абстрактные в мире раскадровки, оставляет после чтения в первую очередь не впечатление художника, но выдающегося рассказчика. В то время как европейские перекладки классических беллетрических жанров на язык комикса хочется в основном хвалить за рисунки (Эрже – за яркие цвета и чистую линию; Уго Пратта – за буквально пахнущие солёным морем чернильные волны), «Ода Кирихито» из-за своего пространственного и временного масштаба, глубины персонажей, психологической точности оставляет послевкусие полноценного прочитанного научно-фантастического романа о несчастных человеческих судьбах – не то «Чужого лица», не то «Головы профессора Доуэля». То-то и оно! Всё-таки комиксы – это не просто картинки, а Тэдзуку не просто так зовут богом манги.
Никита Лаврецкий
Amber Bracken (The Globe and Mail)
Идет какой там уже по счету год эпохи #MeToo, а в массовом сознании все те же две крайности: либо насильников выгоняют с работ мало и не достаточно быстро, либо их вообще не признают насильниками до суда. Да, что там по судам, кстати?
В больших странах следить за судами черт ногу сломит (в какой момент вы бросили следить за делом Вайнштейна? До того, как женщина, чьи требования суд в итоге удовлетворил и дал Вайнштейну 20 лет, сказала, что его половые органы больше похожи на влагалище, или после?), но есть, слава богу, страны поменьше. В Канаде в 2016-м начался большой процесс над мужчиной, обвиняющимся в 13 случаях изнасилования. На днях суд закончился, и в 5 случаях присяжные признали мужчину виновным. Это дело довольно подробно освещается в большом иллюстрированном материале канадского сайта The Globe and Mail.
Сам по себе материал прямо плох. Большей частью он состоит из метели оценочных суждений и не только не пытается выяснить, виноват ли подсудимый, а все время держится тона, будто даже и задаваться таким вопросом неприлично. Анонимные вроде как из сочувствия к пережитым потрясениям жертвы из-за такого подхода оказываются разжалованы из живых женщин в типы из порно: все истицы, сообщается нами, были юные, едва совершеннолетние провинциалки, небольшого роста, симпатичные и встретившие насильника в одном и том же баре. Все они приходили с компанией или без в сейчас уже закрывшийся бар города Эдмонтон, флиртовали с тридцатилетним зазывалой, угощались за его счет рюмочкой, а потом уже пьяные и без штанов просыпались в его квартире. Статья с упоением описывает расчесывающих свои свежие синяки и ссадины, глотающих сопли и трясущихся от ужаса в чужой машине (насильник утром подвозил каждую жертву до дома и желал приятного дня) женщин, которые затем идут снимать побои.
Вскользь упоминаются малозначительные уточнения: 13 истиц - это из скольки всего прошедших через квартиру зазывалы? Оказывается, из 300 за 6 лет. Может ли быть такое, что этих 13 галантный дурачина просто привез прямо на руки их бойфрендам, и девушкам легче было идти в больницу, чем оправдываться? Ну, это была позиция защиты, в статье она излагается мельком и никак не развивается даже в качестве предположения. Больше никаких особых фактов на суде так и не выяснилось. Девушки считали, что их накачали каким-то быстро выветривающимся наркотиком, мужчина утверждал, что знать не знает никаких наркотиков. Девушки описывали секс словами типа: «Я думала, что сейчас умру. Я вообще не владела своими телом». Мужчина – «Ну я однозначно почувствовал, что мы друг другу нравимся». Может быть, у нас хотя бы есть на руках доводы суда присяжных, почему 5 женщин действительно были изнасилованы, а 8 других – нет? Таких доводов у нас нет: в канадском суде все, о чем говорят присяжные, остается между ними, и ход их обсуждения так навсегда и остается неоглашенным. То есть ничего, кроме «5 изнасилованы, остальные – нет», мы никогда по этому делу не узнаем. Женщины, попавшие в число этих восьми, предсказуемо считают такой поворот издевательством, превращающим все пережитое в пустое место. Что думает мужчина, в 5 из 13 одинаковых (ну или, если честно, из 300) историй оказавшийся вдруг преступником – не говорится, но легко представить.
Но это тоже только цветочки. В пурге рассуждений об «обществе» мелькает утверждение, что после #MeToo присяжные перестали, рассматривая дела о сексуальном насилии, принимать в расчет «стереотипы»: как жертвы одеваются, выглядят, ведут себя. В статье есть фотографии насильника: молодого болвана в обтягивающем трико Пятачка. Да, именно так выглядят мужчины, уводящие домой по 50 женщин в год. Слоганом бара, где он орудовал, был «бар, в который тебе говорила не ходить мама». Один из свидетелей защиты свой твиттер наполняет шутками типа «Изнасилований не существует… есть только неожиданный секс». Еще пару лет назад считалось, что «стереотипы» – это когда грязный старик показывает женщине в автобусе член, а ей говорят: «Зачем так разоделась». Что, черт возьми, ожидали получить в баре, который буквально кричит на всю улицу «вас подпоят и поведут в чужую квартиру», эти не 5, не 13, а все 300 женщин? Все слезы жертв (статья заканчивается натурально словами «я бы хотела взглянуть ему в глаза, чтобы он понял, как изменил мою жизнь», – интересно, что бы он понял?), все заламывания рук и призывы, чтобы «это больше не повторилось никогда» совершенно не дают на вопрос ответа.
Антон Серенков
Обложка: HBO
