Волшебство и еще 4 развлечения на выходные

Родной звук

Даша – это Даша Шульц, московская певица родом из Всеволжска, которую в начале десятых, еще старшеклассницей носила на руках вся, какая была, русская музыкальная пресса за то, что она пела под гитару сусальные сладенькие песни, будто взрослая, многое пережившая и отстрадавшая женщина.

Сережа – это Сергей Хавро, московский инди-рокер родом из Хабаровска, который в первой половине десятых сначала один, а потом и в составе группы Parks, Squares and Alleys играл бесцветный англоязычный гитарный поп, чьим достоинством вся, какая была, русская музыкальная пресса видела то, что по ней никак нельзя было сказать, что это песни русского студента.

Шульц записала два студийных альбома с музыкантами самой изощренной русской группы 10-х годов «Мегаполис», была на саундтреках сериалов и своего имени иначе, как с придыханием, и не слышала. Parks, Squares and Alleys своей любимой группой называли Ника Водвуд и Макс Корж, у одной их песни на YouTube шесть миллионов прослушиваний, причем в отличие от «Молчат дома», случайные иностранцы слышат там не экзотику, а именно что песню на английском языке: парень знает, что он девушке больше, чем друг, а она нет – и музыка такая вся трепетно тренькает вокруг.

Чем дальше десятые, тем больше музыка и сами карьеры Шульц и Хавро выглядят хуже. Альбомы Шульц невозможно слушать, не кривясь, а уж когда узнаешь, что эту пластмассовую ерунду записал, по сути, «Мегаполис», хочется прямо выть от негодования. На альбомах Parks, Squares and Alleys физически невозможно сфокусироваться – это фоновая музыка, бесповоротно и окончательно.

И, однако, вышедший в начале весны совместный альбом Шульц и Хавро «Волшебство» вот именно сейчас, под первые зимние морозцы – очевидно и безусловно один из лучших альбомов года, и, более того, один из редких представителей жанра совершенного необязательного альбома. Весь он состоит из трепетного треньканья и сладкого женского пения, но почему-то на 25 минут альбома треньканье ни на секунду не становится хотя бы просто не выразительным, а пение иначе как волшебным и не назовешь.

Начиная с первых секунд альбома, где подтопленные гитары холодно воют что-то печальное и возвышенное, как будто слушаешь Slowdive, и этим идеально уравновешивают слишком детский голосок, которым Шульц поет, что плывет по волнам безразличия, – наконец становится видно, куда делись все те сотни отличных альбомов англо-американского рока, которые Хавро внимательно слушал в десятые. Когда надо, «Даша и Сережа» – это ранние My Bloody Valentine, когда надо – Beach House в своей самой нежной фазе, когда надо – зрелые, присмиревшие Sonic Youth, свивающие из проволоки и кинжалов своих гитар уютное семейное гнездышко, когда надо – звонкий инди-поп типа Wild Nothings или «Увулы». Ничто не сыграно, чтобы показать эрудицию (а Хавро, конечно, меломан и теперь уже вполне профессиональный звукорежиссер), все идеально соответствует конкретной песне и палитре альбома в целом.

Точно так же и десятилетие пения головных, но сделанных по всем правилам песен как будто наконец принесло плоды Шульц: ее вокальные мелодии все до одной получились красивые, сразу запоминающиеся, да еще и не похожие одна на другую. В песне «Ни о чем», выжав до последней капли наслаждение от двух отличных мелодий куплета и припева, она словно на крыльях вдохновения в бридже еще более игриво и естественно исполняет речитативом бонусную третью мелодию – и это в трехминутной песне, где и так есть, например, крайне удачные бэк-вокалы Хавро и богатая аранжировка.

На альбоме нет эмоций сложнее легкой меланхолии, но нет и ни секунды дешевой чувствительности (группа «Свидание») или монотонного позерства («Увула» большую часть дискографии). И Шульц, и Хавро будто сами наконец почувствовали, что даже если им никогда не рассказать историю сложнее, чем «парень и девушка делают вид, что они просто друзья», то уж во всяком случае эту историю они расскажут идеально.

Трудно сказать, как именно у музыкантов это получилось. Возможно, волшебство «Волшебства» просто перелилось из реальной жизни. До смерти разочарованная собственной музыкой, навсегда уже, как она думала, с карьерой завязавшая, измотанная на секретарской работе и потом парами медвуза, Шульц по субботам приезжала к Хавро, и до утра на кухне они болтали, курили, сочиняли песни у зажженной, чтобы не так мерзнуть, плиты, а уже расставшись, оба не засыпали, а слушали, каждый у себя в постели, что получилось. Нехитрое, доступное абсолютно всем людям, но так редко хоть кому-то достающееся в достаточном количестве простое счастье юности, дружбы, влюбленности, творчества, избытка сил и умений «Волшебство» фиксирует так хорошо, что вряд ли постареет и через десять лет.

Антон Серенков

Аньес Варда

«Клео от 5 до 7» везде значится как один из главных фильмов французской «новой волны», который при этом смотрят намного меньше, чем фильмы Трюффо или Годара (кинокритик Роджер Эберт написал, что смотрят его мало, потому что сняла его женщина, ну, сложно сказать, насколько это научные данные).

Везде пишут, что это фильм о том, как молодая певица Клео два часа мечется по Парижу в ожидании результатов анализов, потому что у нее подозревают рак. Легкомысленная бабочка в самый надрывный день жизни. У нас тут скандальный сайт, так что под трейлером будет такой декодинг, что в конце вы поймете, что 33-летняя француженка Аньес Варда сняла один из самых обаятельных, воздушных и остроумных фильмов о дне, когда ты ни капельки не влюблена, у тебя ипохондрия и вообще ПМС.

Почему это фильм не про рак, а про немножко придуманные болезни? О том, что у героини рак, говорит гадалка – так ей по работе и нужно все драматизировать. Потом сама Клео говорит: «Кажется, у меня рак». Ну а кто из нас, когда просто бок прихватит, не говорит, что все, это конец? Когда у Клео спрашивают, что болит, она неуверенно и капризно отвечает: «Ну, что-то в животе». К тому же потом врач говорит ей: «Пару месяцев лечения, и все будет в порядке». Ну вряд ли за пару месяцев можно вылечить рак! Точный ее диагноз врач так и не скажет. И слова Клео «я боюсь птиц, грозы, лифта, иголок» – это тоже про тревожность, мнительность, суеверия и ипохондрию.

Больнее же всего Клео не в животике, а потому что ее никто не любит. Вокруг нее вьется много мужчин, на нее постоянно оборачиваются на улице, потому что она красивая, как пушистый котенок с бантиком. Любовники водят ее на концерты и возят в санатории, но с ними невозможно нормально поговорить. И вдруг парень, похожий на бровастый сучок, в парке внимательно в нее всматривается, много шутит и каламбурит (там пару шуток в духе великих «40 томов и 40 джерей» Алексея Квашонкина), рассказывает интересные факты о деревьях и ставит настоящий диагноз Клео: «Девушки хотят, чтобы их любили, а сами всего боятся, любят небрежно, наполовину, поэтому и я останавливаюсь на полдороги». До этих слов Клео везде видит приметы смерти (разбитое зеркало, маски смерти в магазине, разговоры о смерти в кафе и такси), а после них – сначала младенца, потом идущую возле трамвая беременную. То есть эти слова ее и подлечили сразу, очень удобно получилось.

Весь фильм состоит из перепадов настроения Клео от «какая же я красивая» до «на меня никто не смотрит и я никому не нужна», она прикладывает грелку к животу, ее раздражают почти все знакомые и незнакомые люди, а еще она полфильма гоняет в черном плотном платье и зимней (!) шапке летом. Не это ли лучшая метафора предменструального синдрома: первый летний день, у всех всё хорошо, аж бесит, и еще ты почему-то в жарком платье и дурацкой меховой шапке.

Света Хмельницкая

HBO 

Джон Уилсон скрывается за камерой и навязчиво записывает каждый свой день в ровно разлинееные квадраты в блокноте уже много лет под предлогом плохой памяти. Явный случай нарушенных способностей к коммуникации (с эпизода «Как начать светскую беседу» и начинается передача). Неплохо, когда творческий человек это бытописательное ОКР превращает в искусство или хотя бы в работу (в интервью Уилсон рассказывает, как работал на частного сыщика, что повлияло на его способность к наблюдению за местами и людьми в повседневной жизни).

Документальная передача «How To with John Wilson» представляет собой остроумные репортажные эссе на произвольные темы. Остроумные они не столько из-за того, что там рассказывают, а из-за того, как там рассказывают. Это видеоряд плотно нарезанных, практически рандомных (Светлана Алексиевич с чувством юмора, лол) документальных кадров бытового Нью-Йорка, под которые Уилсон зачитывает свое болтливое эссе. 

Лучше, конечно, один раз увидеть, но, например, в очень познавательном эпизоде про строительные леса режиссер наблюдает и делает классификацию строителей, монтируя вместе кадры рабочих в деле и свой описательный текст. Делает это достаточно долго, чтобы не сразу сообразить, что никакой классифицикации не существует, это просто смешные комментарии снятого рандомного материала. Летсплей документальных кадров. Эта игра располагает, увлекает и очень сильно сокращает дистанцию между интровертом Уилсоном и всеми нами, зрителями. Мы вместе с ним в этой передаче подсматриваем за горожанами, наблюдаем, хихикаем, хорошо проводим время. И у кого теперь нарушенные навыки коммуникации? 

Во всего шести эпизодах вместился психологический самоанализ феномена чехлов для мебели, капиталистический декаданс про раздельную оплату чеков после обеда с друзьями, закручивающаяся по спирали нелепая теория заговора про социальную память и даже выглядывающий из-за угла коронавирус. 

На всех постерах к передаче изображен сам Джон Уилсон с камерой, но он не главный персонаж, он просто рассказчик. Главный персонаж – это город. Все, что происходит, было придумано и замечено простым горожанином в моменты самых обычных прогулок, бытовых риуталов, встреч с друзьями, по дороге на работу. И шесть серий подряд нам калейдоскопом показывают интересные, смешные, странные и крутые кадры Нью-Йорка, каким его не показывают в фильмах, и даже каким его, возможно, не замечают люди, там живущие. То есть это не Нью-Йорк какой-то особенный город, а у наблюдателя должно быть желание увидеть вокруг себя, где бы он ни жил, что-то смешное, странное и крутое. Не только в отпуске в Италии можно снять классные кадры для инстаграма, в Минске тоже можно. Хочется досмотреть, закрыть ноут и начать сильнее обычного ходить и рассматривать все вокруг. Если вдруг вы понятия не имеете, что такое гулять по городу и как это делать, ну мало ли, у Джона Уилсона есть десятиминутная подсказка под названием «Как гулять по Манхеттену», ждем это хитовое репортажное эссе во втором сезоне.

Андрей Пожарицкий

Tomas Sala

Разбросанная по архипелагам скалистых островов человеческая цивилизация в странном морском мире переживает запутанный военно-политический кризис. Между ощерившимися пушками цитаделями сквозь туманы и низкие грозовые облака курсируют курьеры-солдаты на огромных соколах: то надо напасть на дирижабль, то на огнедышащего дракона, то подобрать посылочку из-под носа пиратов, то, наоборот, самому незаметно занести бомбу прямо под стены вражеской базы, раскинувшейся над природной аномалией – будто бы провалом внутрь водной глади, расщелиной, чьи стены и дно образует замершая волна.

«The Falconeer» – очередная полностью отвязная в смысле фантазии и геймплейной радикальности большая и красивая игра, которую сделал один человек. Глядя на совершенно айвазовские по интенсивности маринистические пейзажи, которые игра создает каждую секунду и которые каждый чуть непохож на предыдущий, это, конечно, кажется прямо невероятным. Выныривания из бьющей молниями тучи (молнии подзаряжают пушку, установленную у сокола на загривке) на покрытую до горизонта волнующимися белыми барашками волн под мягким светом двух лун, или бреющие полеты под причудливо изогнутыми каменными арками на побережье просоленного от морского ветра острова – все это доставляет в игре ни с чем другим несравнимое удовольствие и легко прокатило бы как результат работы крупной студии с десятком художников и аниматоров. Если вы не можете полететь над морем на реальном соколе, или хотя бы дельтаплане, то, вероятно, «The Falconeer» – попросту лучшее предложение из возможных, что в инди-играх, что в мейджор-блокбастерах.

Отсутствие отрезвляющего голоса коллег чувствуется в игре скорее в том, как неувлекательно сделана ее боевка (стрелять с мышки сначала просто неудобно, а когда привыкнешь, видно, что привыкать было не для чего) и как неряшливо выстроены в историю бесконечные квесты «полети-постреляй-принеси» (внутри миссий попросту нет чекпойнтов). Если на это закрыть глаза – а это сделать легко, потому что часов пять, а то и десять в «The Falconeer» хорошо, даже если вообще никаких заданий не брать, – то выйдет одна из лучших игр сезона.

Антон Серенков

The Verge

В середине 2010-х где-то в третьем эшелоне стартапов Кремниевой долины шел проект Oomba – сайт и приложение, которое подходило бы для организации и онлайн-трансляции любых видов соревнований. Чемпионат по доте, кубок вашего двора по крестикам-ноликам, матч любительской лиги подкидного дурака на раздевание – все желающие должны были найти в Oomba все необходимое. Twitch, где показывают довольно ограниченное количество онлайн-трансляций, с его нынешними 15 миллионами зрителей в день запустился в 2011-м, Oomba – в 2012-м. В 2014-м разработчики продали Twitch за почти миллиард долларов. В том же 2014-м Oomba провела самую большую трансляцию по игре в камень, ножницы, бумагу в истории. 

В 2016-м директор Oomba, 48-летний Майкл Уильямс позвал молоденькую секретаршу погулять. В его машине, грустный и подавленный, он признался, что его работа совсем не приносит радости: все свое время он тратит на умасливание очередного инвестора, живет, как шлюха. «Ну я тогда тоже, как шлюха, живу», – сказала секретарша и сообщила, что продает фотографии себя голышом в интернете. «Да ладно!», – обрадовался Уильямс и предложил 500 долларов, чтобы она прямо тут ему скинула архив. Секретарша так-то вообще обычно просила 130 долларов, поэтому с радостью согласилась.

Спрашивал у сотрудницы, которая принесла на рабочее место кота, можно ли потрогать ее киску

Большая, полностью состоящая из такого рода инцидентов история стартапа Oomba и его бессменного директора на сайте The Verge либо будет скоро экранизирована как следующий «Волк с Уолл-стрит», либо на Голливуде можно ставить крест. Интрижка с секретаршей, являющаяся освежающе порочной (девушка и не скрывает, что с момента знакомства только и думала как-нибудь поэксплуатировать начальника), но все же лишь вариацией привычного MeToo-нарратива, довольно скоро заканчивается, и большую часть статьи занимает чистое и незамутненное безумие капитализма как системы.

Ну сводил Уильямс секретаршу в гостиницу, где за купленные на 2 тысячи долларов чулки попросил, чтобы она перед ним помастурбировала. Ну брал с собой в стрип-клубы, где просил за него совать купюры в трусы стриптизершам, а за это купил ей несколько томов комиксов про Рика и Морти и свитер. Ну как-то раз привел секретаршу и одну стриптизершу в номер и предложил им совать друг в друга секс-игрушки, а за это повысил по службе и слушался на работе до такой степени, что по прямой ее просьбе просто уволил двух сотрудников. Ну спрашивал у сотрудницы, которая принесла на работу кошку: «Можно потрогать твою киску?» Ну и что. Жутковато, конечно, и во всех смыслах преступно, но голова от такого не кружится и смех не нападает, прямо скажем.

Совсем другое дело, что в один прекрасный момент Уильямс нанял начальником HR-отдела самую настоящую стриптизершу, которая в офисе буквально ничего не делала и даже выглядела, как будто только что пришла с панк-концерта. Вместе с этой стриптизершей Уильямс совершил захватывающий дух контрпереворот, когда совет директоров укрупнившейся до владения несколькими игровыми залами компании попытался отстранить его от власти, но невнимательно читал бумаги и в итоге сам был полностью отстранен от управления.

Как у Уильямса вообще появилась Oomba? Очень просто: в свое время он объехал вместе с актрисой из великого фильма «Metropolitan» несколько гольф-клубов, и мужики там настолько размякли от обещаний часто видеться с актрисой, что навыписывали чеков на годы вперед. Oomba не только так и не сделала ничего из того, что обещала, но, как говорят в статье все спикеры, Уильямс будто специально запрещал программистам хоть что-то доделать до конца: размер инвестиций в стартапы с 2012-го до 2018-го вырос с 41 миллиарда долларов до 140 миллиардов, при такой конъюнктуре иметь незапущенный стартап было попросту выгоднее, чем запущенный. Уильямс умудрился даже, кроме большого стартапа-пузыря, отметиться проектом на Kickstarter, где собрал 250 тысяч долларов и абсолютно ничего не сделал потом.

Как и в «Волке с Уолл-стрит», выгодоприобретатель всего этого бедлама лишь мелькает пару раз на втором плане. Владельцы сети игровых залов наварили на продаже Уильямсу и его партнерам 17 миллионов долларов – в несколько раз больше, чем сеть стоила. Для работавших в индустрии развлечений с середины 90-х людей все стало ясно, когда Уильямс посреди деловой встречи вскочил из-за стола, схватил в охапку свою помощницу и побежал на улицу ловить покемонов. «Мы никогда ни с кем из Кремниевой долины не сталкивались и поэтому, хм, ну, конечно, бросились в глаза некоторые культурные различия. У себя в компании мы и рядом подобного бы никому не позволили». Что было в голове у людей, Уильямсу все эти годы дававших деньги, в статье не говорится. Сам Уильямс никаких комментариев автору статьи не дал и только выразил надежду, что все факты будут переданы верно и его имя напишут правильно. Действительно, а что тут еще комментировать.

Антон Серенков