Что посмотреть, послушать и почитать в эти прекрасные выходные.
Альбом «Jaime»
Brittany Howard
ATO Records
Бриттани Ховард – вокалистка самой, наравне, наверное, с Black Keys, популярной группы южного американского ретро-блюз-рока десятилетия Alabama Shakes. Учитывая, что Black Keys к зведному статусу ползли десять лет, а Alabama Shakes после первого же альбома попали на концерт в Белый дом, а со вторым альбомом выиграли горку «Грэмми», можно даже прикинуть, какая из двух групп сильнее. Хиты Alabama Shakes вроде «Don't Wanna Fight» при первом же прослушивании производят впечатление рок-классики, настолько они изумительно грувовые, сырые и эмоционально исполненные.
Еще разительнее разница в том, как этот звук был сделан. Над хитовыми альбомами Black Keys колдовал чернокожий хип-хоп-продюсер Дэнжер Маус, то есть слияние белого самодовольного нарезания рифов и фанк-ритмики достигнуто буквальным расовым коктейлем. Коричневого цвета, кудрявая, здоровенная и обладающая прямо-таки недюжинным голосом Ховард содержит этот коктейль кровей прямо в своих венах, все песни Alabama Shakes написала она сама и, как показывает ее первый сольный альбом «Jaime», именно она отвечала за их потрясающий звук. Сложно сказать, отсутствие ли скучных белых гитаристов (на альбоме из состава Alabama Shakes появляется лишь тихий толстяк-басист), или наоборот прибавление из лагеря джазовых мастеров (барабанщик Нэйт Смит просто хороший музыкант, а клавишник Роберт Гласпер – большая звезда и человек, выпускающий альбомы полемических каверов Майлза Дэвиса) сказалось, но звук «Jaime» еще лучше.
Теперь Ховард играет не ретро-музыку, а какой-то вневременной, удивительно свежий и даже минималистичный соул, похожий на самые лучшие коллажные стилизации (ну, допустим, что-то настолько бодрое и едкое было сто лет назад на первом альбоме The Go! Team) или битмейкерские подвиги самых смелых продюсеров эпохи до трэпа (Джей Дилла, Мэдлиб в свои самые человечные минуты), только сэмплирует Ховард сама себя и без всякой дополнительной техники. В отличие от немного слишком хорошо подходящей для примерочных музыки Alabama Shakes, песни с «Jaime» выходят странными и притягательно корявыми. Пиковые моменты, «13th Century Metal», «History Repeats», «Stay High» и «Run to Me» звучат так, как альбом «To Pimp a Butterfly» рисуется в воображаении при чтении рецензий о нем: это полижанровая музыка, без года производства и места происхождения, общеамериканская и содержащая в себе равно восхищение всем американским и критику этого. В одной из песен Ховард рассказывает, что ее, с отцом-черным и белой матерью, никто не считает «коричневой», а считают черной со всем полагающимся набором ассоциаций. О диком, европейцам, честно говоря, с трудом представимом расизме Америки одно это говорит больше, чем многочасовые аудиокниги Кендрика Ламара.
Из плохих новостей: как и все слишком хорошо поющие и играющие на инструментах артисты, Ховард иногда заигрывается и вместо развития мелодии думает, до чего же она красиво тянет ноту, хрипит и подвывает. С другой стороны, ну а что ты ей скажешь: действительно ведь жутко красиво.
Антон Серенков
Фильм «Последний чёрный в Сан-Франциско»
Режиссер Джо Тэлбот
.jpg)
A24
Мимо вонючего залива Сан-Франциско, разделив один скейтборд на двоих, мчатся два друга детства – великовозрастные чернокожие хипстеры Джимми и Монтгомери. Первый всю сознательную жизнь бомжует и перебивается какими-то случайными подработками в доме престарелых, второй совмещает унылую работу в рыбном магазине с написанием пьес, а вечера коротает за сериалами вместе с подслеповатым дедом. Раз в две недели парни приезжают к скрипучему викторианскому дому в бывшем чёрном районе, теперь занятом понаехавшими стартаперами, тайком подкрашивают подоконники и обрезают кусты в саду. Джимми всем рассказывает, что этот дом на самом деле построил его дед во время войны, и разными способами пытается в нём поселиться, ввязываясь из-за этого во вражду с пожилыми владельцами, гаденьким риэлтором, шумной соседской гопотой и собственным отцом.
Фильм придумали, взяв за основу свои же реальные истории, настоящие друзья детства Джо Тэлбот и Джимми Фэйлс, не иначе как чудом умудрившись превратить наивную подростковую мечту практически в мгновенную классику американского инди-кино. За пару лет до того, как в китах проекта обосновались могучие логотипы «A24» и «Plan B», авторы питчили «Последнего чёрного в Сан-Франциско» на «Кикстартере», имея за плечами лишь опыт съёмок пары школьных короткометражек. Сам Тэлбот уверяет, что в то время вообще толком не понимал, чем должен заниматься режиссёр на площадке, а в итоге его дебютный полный метр выглядит не как неряшливая проба пера, а как один из самых уверенных и заземлённых, при этом тонких и поэтичных дебютов последних лет – у многих признанных современников что-то близкое по монументальности получалось сделать хорошо, если раза с третьего. Наконец, классический для биографии большого художника-самородка штрих: Джо Тэлбота не взяли на режиссёрские курсы лаборатории фестиваля «Сандэнс»; спустя два года на этом самом «Сандэнсе» он выигрывает приз за, что бы вы думали, лучшую режиссуру.
«Последний чёрный в Сан-Франциско» – элегическая одиссея по умирающему под гнётом джентрификации городу детства, работающая пополам с чуткой драмой о теряющем всякий смысл ощущении дома. Нежно-токсичная дружба двух главных героев здесь изображается лишь скромными полутонами, а сам фильм, несмотря на буйство красок и периодические экспрессионистские взрывы, до конца остаётся глубоко интровертным, за что его легко можно упрекнуть в неискренности, хотя фильм искреннее чем тот, в котором один из авторов неиронично играет большую и выразительную роль самого себя (Джимми Фэйлс с его долгим призрачным взглядом – смурная версия звёздного артиста Махершалы Али), ещё нужно хорошенько поискать.
Кино Тэлбота вполне можно считать флагманом недавно сформировавшейся чёрной и пролетарской «новой волны залива», к которой относятся прошлогодние фестивальные хиты «Простите за беспокойство» и «Слепые пятна». Удивительный факт в том, что сам режиссёр при этом никакой не чёрный и даже не пролетарий (его отец знаменитый публицист, дед – основатель гильдии киноактёров и, судя по биографии, вероятный прототип Рика Далтона из нового фильма Тарантино), что лишний раз подтверждает не только его художественный талант и проницательность, но и универсальность самого фильма. То есть, чтобы всё понять и прочувствовать, совсем не обязательно быть чернокожим сан-францисканцем в пятом поколении: наверняка и у вас что-то щемило внутри, когда закрылась любимая ещё с 90-х районная чебуречная, а может вы грустили, когда школьные друзья незаметно выросли и умотали кто куда, как в песне Макса Коржа «Пламенный свет», – всё это тоже подходит. Ну а если ещё и детство у вас прошло где-нибудь на Грушевке, то это уже вообще серьёзная заявка на главный фильм минимум до конца года.
Антон Коляго
Передача «22 комика»
.jpg)
ТНТ 4
Единственной серьезной проблемой бешено развивающейся русской стендап-комедии («русской» в первую очередь в смысле языка – белорус Иван Усович никаких проблем с национальной идентичностью посетителей своих концертов в России не имеет) остается несовпадение с аудиторией. Очевидно, что, например, Александр Долгополов – это инди-звезда и даже внешне, и по тембру голоса двойник Арсения Морозова, а, наоборот, Петар Мартич легко мог бы сейчас катать туры по Восточной Европе не в составе рок-группы, а со стендапом где-то на уровне Поперечного (только, наверное, все же посмешнее). Однако публика этих артистов долгое время вообще не пересекалась и только-только начинает догадываться, что с одним и тем же набором культурных ориентиров можно иметь в два раза больше развлечений. Свежее девятисерийное шоу «22 комика», сделанное одним из лучших русских комедийных артистов момента Артуром Чапаряном для подразделения канала «ТНТ», делает для решения этой проблемы больше, чем даже «Порараз Бирацца».
«22 комика» соединяют привычную по обычным стендап-солянкам (вполне популяризованным этим же «ТНТ») схему «несколько комиков рассказывают 5-10-минутные блоки, и получается как бы концерт» с игривым, ассоциативным монтажом тех серий сериала «Луи», где Луи Си Кей как будто не столько перемежал сериал стендапом, а скорее доснимал пару игровых сцен, чтобы лучше оттенить рассказываемый со сцены стендап-материал. В первом же выпуске за убойным битом самого Чапаряна о том, какое это наказание – туризм, следует откровенно бредовый выход Ильи Озолина, его сменяет симпатичный, но предсказуемый выход Луки Хиникадзе о кавказцах, который резко обрывается на упоминании лука в лазанье, только чтобы перетечь в истерически смешную шутку Чапаряна про, да, лук, который раз уж все равно в блюде не чувствуется, то можно было бы и совсем не класть. Таким же образом смонтированы все несколько десятков выступлений, собственно, 22 молодых малоизвестных комиков. «Малоизвестный» понятие растяжимое – Сергей Орлов в Минске выступает чаще некоторых минских комиков, а Михаил Кострецов с таким материалом, как в передаче, вряд ли пользуется успехом даже на бесплатных выступлениях – но в целом, даже если вы прямо следите за процессом, выборка, сделанная Чапаряном, чрезвычайно любопытна и является самым серьезным справочником талантливых русских комиков после «Стендап комиков» канала «Stand-Up Club #1».
Выступления комиков правдоподобно неровные. Чапарян дает более-менее личный бэст за карьеру, Орлов рассказывает, как всегда, хорошо, но без блеска многих других его интернет-выступлений, Кирилл Селегей откровенно халтурит. Человек десять рассказывают умеренно смешные шутки ровно тем же голосом, что и Чапарян. Соня Медовщикова и Всеволод Ловкачев наконец-то вводят в массовый обиход интонации распространенных в жизни, но не в телевизоре, чудаковатых интеллигентов. Иногда авторский монтаж не дает никаких особых преимуществ, кроме разве что небольшого выигрыша темпа, часто просто контекстом делает забавными концептуально-незабавные выступления, ну а в лучшие моменты (превосходный выход Максима Мунхоева, начинающего сексом между братанами и заканчивающего тем, что Бог – казах; адски смешные монологи Александра Киселева от имени мозга, уговаривающего его при чтении книг «снять трусишки», и владельцев кошек с вечным «кто моя кися? ты моя кися!») проявляет то, как наша память сама по себе фасует воспоминания о лучших стендап-концертах, посещенных живьем или увиденных на мониторе. При совершенной нереалистичности формы «22 комика» оказываются самой реалистичной из возможных имитацией вашего невероятно удачного захода по лучшим стендап-клубам Москвы, Питера или, чем черт не шутит, Минска.
Антон Серенков
Игра «Untitled Goose Game»
.jpg)
House House
Из кустов на поляне слегка замусоренного лесочка высовывается голова гуся. Покрякай, говорит гусю кто-то. Гусь противно, гортанно и одновременно визгливо крякает. Возьми этот старый башмак, говорит гусю кто-то. Гусь ухватывает клювом башмак и волочит его до поломанного велосипеда. Позвони в звонок. Гусь стукает клювом по велосипедному звонку на руле. А теперь переплыви речку и отправляйся донимать людей, живущих в деревне на том берегу. Гусь переплывает речку, видит огородника в зеленом комбинезоне и достает список дел. «Попасть в сад», написано ровным почерком в списке. Гусь отправляется в сад.
В комичной, очевидно придурочной и несерьезной игре «Untitled Goose Game» встречаются две самые успешные механики, сложившиеся за годы существования стелс-игр. Как в играх серии «Hitman», уровни игры представляют собой маленькие песочницы с большим количеством предметов, незаметные манипуляции с которыми во множестве комбинаций (если утащить вещь у женщины-художницы, то ее сосед кинет ее обратно через забор – соответственно, чтобы разбить ее вазу, достаточно проволочь ту в щель в заборе и крякнуть, подзывая мужика в тапочках, остальное он сделает сам), создают маленькие сюжеты мрачно-комедийного толка. Как в серии «Metal Gear» половина не то что удовольствия, а просто содержания этих манипуляций составляет точное овладение физикой тела: как Снейк, гусь неидеально гладко входит в повороты, тратит некоторое время на разбег, действует с небольшой задержкой и тащит предметы с разной скоростью, в зависимости от их веса, что превращает все головоломки в балет таймингов.
Звучит не слишком громко, но только пока не сообразишь, что стелс «Untitled Goose Game» сделан лучше, чем, например, в гигантской и тоже являющейся частью старой богатой франшизы «Assassin’s Creed Odyssey». Совершенные баланс выдумки, глупости и расчетливости превращает те пять-шесть часов, за которые игра проходится даже с затупами, в сплошное наслаждение. Таскать вещи, шугать школьника, доводить до белого каления бабку и просто переваливаясь бежать, покрякивая, по своим делам, в какой-то момент оказываеся так же затягивающе восхитительно, как зачищать советские военные базы в Афганистане или убивать важных шишек в их недостижимых схронах.
Антон Серенков
.jpg)
Leland Foster
Прошлой осенью полиция города Сан Хосе обнаружила мертвой в своем доме 67-летнюю одинокую аптекаршу. Женщина сидела на стуле в столовой, вытянув ноги и откинув голову. В руке был кухонный нож, на шее – два глубоких пореза. Прибывшие на место эксперты огляделись и не нашли брызг крови: такое бывает, только если порезы делать уже на трупе. Тут чесать затылки стали и полицейские: квартира была перевернута вверх дном, а на лице женщины были следы ударов. Однако и версия с убийством при ограблении никуда не вела: в вырванных с мясом из шкафов ящиках лежали нетронутыми драгоценности, наличные и электронные приборы. Уже в морге выяснилось, что часы на руке женщины вовсе не часы, а гаджет Fitbit, использующийся для приблизительной фиксации медицинских показаний владельца. Полицейские немедленно проверили графики пульса и увидели, как пять дней назад в три часа дня тот резко подскочил, а затем навсегда замер. Дальше справился бы и ребенок: отсмотрев записи камер наблюдения возле дома женщины в необходимое время, полицейские увидели, как к дому подъезжает, а затем уезжает машина мужа матери женщины. Все было складно вплоть до той минуты, когда оказалось, что мужчине 90 лет.
Изящный и очень печальный материал об этой истории сайта Wired почти все внимание фиксирует на предполагаемой точности гаджетов типа Fitbit (сейчас на рынке их делает много фирм и никто не решается даже в рекламных целях обещать медицински точные показания замеров давления, пульса или сожженных калорий), а также перспективах применения собранных ими данных в судах. Когда-то научными и полезными в суде казались детекторы лжи, экспертизы брызг крови и многое другое, что сейчас используется разве что в сериалах. Этот сознательный перевод фокуса текста с запутанной и совершенно непознаваемой человеческой драмы – все указывает на старика и в то же время совершенно невозможно найти ни причин, ни возможностей ему совершить такое преступление – на мелкую техническую ерунду только сильнее оттеняет драму. Будущее более-менее наступило, уже сейчас технические средства, окружающие даже не бог весть каких состоятельных людей позволяют полиции только что не увидеть прямую трансляцию с места преступления. И однако же в комнате для допросов все равно оказывается испуганный тщедушный старичок, который только что-то удивленное бормочет и никаких внятных ответов не дает и дать не может.
Две недели назад он умер в тюрьме, дело закрыли, так ничего конкретного и не выяснив.
Антон Серенков
Обложка: А24
