Лучший альбом про ноябрь и еще 4 развлечения на выходные

Warner Russia

В конце нулевых Олег Нестеров, умеренно популярный в девяностые, а в нулевые продюсером выпустивший несколько самых популярных записей русского брит-рока, московский 50-летний рокер, собрал заново свою 10 лет как несуществующую группу «Мегаполис» и тем создал первый прецедент в истории русского рока, когда поздний период артиста интереснее раннего.

Новый состав группы слабо пересекался с прежними, и потому никто не удивился, что на альбоме «Супертанго» 2010 года «Мегаполис» заиграли хрустальный мелодичный гитарный поп где-то посередине между еще умеренно актуальным тогда брит-роком уже английским, что-то типа Doves, и самой живой советской эстрадной песней. К позитивной части советского культурного наследия (нерелигиозность, несексуализированность, демократичность и романтичность) Нестеров питал интерес всегда, хотя в 90-е, конечно, этот интерес все считали насмешкой. «Супертанго» можно было принять за припозднившуюся на 30 лет развертку этики и эстетики гениальной мегаполисовской песни «Там», в которой под возвышенный британский пост-панк лощеный Лев Лещенко пел ядовитое стихотворение-приговор Бродского об СССР. «Супертанго» будто бы подселял наивную ранимость песен Таривердиева к «Супермену» или «Занозе» Найка Борзова, которых Нестеров вместе с басистом «Мегаполиса» Михаилом Габолаевым, собственно, и записывал.

Огромный двойной альбом 2014-го «Из жизни планет» и «Zerolines» 2016-го уже никто особенно ни за что не принял – их не так, чтобы много людей вообще послушали. Никаких следов Борзова на этих альбомах не обнаруживалось, зато утонченная сентиментальность Таривердиева разрослась до неслыханных размеров и приняла такие очертания, какие вообще ни у кого прежде не принимала. Через советский изи-листенинг 60-х и изысканную (в середине десятых саундтреки Таривердиева наконец стали перевыпускать для западных меломанов, и теперь они могут называться изысканными, так сказать, официально) советскую эстраду новая группа Нестерова случайно выбрела на свой собственный, ни на кого не похожий вид пост-рока. «Мегаполис» заиграл просторную, часто похожую на фоновую, но всегда уснащенную какой-нибудь приковывающей внимание деталью, обладающую неспешным грувом эмоциональную, но немного подмороженную музыку с минимумом слов и почти совсем без куплет-припевной структуры.

Cвежесть Леонида Федорова первой половины нулевых была достигнута его принципиальным варварством и отказом чему бы то ни было учиться. Цой и Летов до ветеранского возраста не дожили. 25-летний Гребенщиков себя 50-летнего просто побрезговал бы слушать. Второстепенные классики типа Шевчука или Лагутенко безуспешно маскируют полную утрату ясности ума неудачным следованием трендам. Если бы молодому Нестерову показали Нестерова нынешнего, он немедленно предложил бы вместе записаться, настолько его музыкальная мысль после 2010-го остра и молода. Собственно, нынешний «Мегаполис» буквально не старая группа – ее главным оружием быстро стал молодой гитарист Дмитрий Павлов, который под опекой съевших на звукозаписи собаку и давно удовлетворивших все свои амбиции Нестерова и Габолаева получил возможность нарезать свои звенящие, сверхотчетливые и при этом всегда мучительно мечтальные соло под превосходно записанную джазовую ритм-секцию, нежные скрипки и мастерски выстроенные шумы и шорохи.

Новый альбом «Мегаполиса» называется «Ноябрь» и представляет собой как бы менее амбициозную версию «Из жизни планет». Он, во-первых, в два раза меньше. Во-вторых, в нем нет ни одной песни под десять минут (а таковые были лучшими не только на «Из жизни планет», но и в большей частью склеенном из записей начала нулевых «Zerolines») и пропорционально меньше просто фрагментов джеминга – то есть именно того, в чем «Мегаполис» десятых не имел себе равных. В-третьих, Нестеров-певец вернулся от ассоциативного и почти бесформенного напевания чего-то непонятного и непонятно романтического под впечатлением от сценариев неснятых советских фильмов к пению стихов известных поэтов куплетами и припевами. В остальном – это снова самая изощренная и напоенная поэзией гитарная музыка на русском, какую в этом году вообще можно услышать.

Более тщательная редактура выкристализовавшихся в многочасовых импровизациях песен, съевшая, с одной стороны, много хорошего, сделала более острым удовольствие от моментов, которые на трех прошлых альбомах «Мегаполиса» затерялись бы. Пронзительная труба в последнюю минуту «Перетекаем», взъерошенная робертфрипповская гитара в середине песни «Снег и лед» и даже издевательски обрывающееся карабкание мелодии к гитарной кульминации в «Всё есть круг» – все это пробирает до дрожи.

В некоторых песнях «Ноября» Нестеров превращается в приглашенного вокалиста: поет не просто чужие слова, но еще и с чужого, будто в последней момент подсунутого листа (поэзию для «Ноября» выбирал режиссер Роман Либеров) и иногда откровенно не соотносясь с содержанием. Самая большая неудача – песня «Холода», где ритмичный, ледяной, отчаянный шедевр Георгия Иванова Нестеров произносит как томную любовную бесформенную прозу, хотя отлично умеет исполнять такие вещи, как надо, что показывает в болезненной заглавной песне, где, как Ник Дрэйк в своих последних записях, три минуты бессильно бормочет «…и сентябрь на брь, и октябрь на брь, и ноябрь на брь…» и его живой, хрупкий голос тонет в какофонии ритм-секции и гитар, как угасающий человеческий разум в волнах безумия. В целом, проблемы с не всегда сильными мелодиями и ошибками Нестерова в интонациях полностью решаются качеством стихов: Георгия Иванова как ни читай – ком в горле, а то и сразу слезы на глазах обеспечены.

Сам по себе «Ноябрь» вряд ли тянет на шедевр, но, конечно, это уже четвертый подряд отличный альбом «Мегаполиса», наследник по прямой линии «Hex» Bark Psychosis, «Laughing Stock» Talk Talk и музыки к «Семнадцати мгновениям весны» – то есть вещь удивительная и неповторимая даже в своем несовершенстве.

Антон Серенков

Киёси Куросава

Жизнерадостная кавайка-журналистка Ёко прибывает в Узбекистан, чтобы снять выпуск туристической передачи для японского телевидения. Быстро выясняется, что телеведущая излучает лучи добра исключительно на экране, а между дублями страдает от непреодолимой меланхолии и дискомфорта рыбы на суше; да и узбекскую реальность, чего греха таить, превратить в туристическую конфетку удаётся лишь при помощи многих мучительных дублей и монтажной магии.

Картина «Конец путешествия, начало мира» («To the Ends of the Earth» в американском прокате и большей части интернета) была снята современным классиком Киёси Куросавой совместно с национальным агентством «Узбеккино», но, в отличие от большинства подобных официальных коллабораций, она совсем не похожа ни на пропаганду, ни на рекламную брошюру. Режиссёр Куросава обладает строгим, академическим, отстранённым художественным стилем, и здесь эта строгость идеально сочетается с материалом и позволяет изобразить постсоветскую реальность с редкой для гайдзина (тот факт, что в качестве гайдзинов в экзотической азиатской стране здесь выступают сами японцы, уже делает кино примечательным) проницательностью.

Ёко уморительно кривится между дублями при виде холодного плова в местной столовке; сразу десять минут хронометража гениальным образом уделяются бесконечным дублям съёмок катания в местном парке на советском орудии пыток, известном как аттракцион «Клоун» (кто хоть раз катался на «Клоуне» в Парке Челюскинцев, поймёт, о чём речь); наконец, третий акт, где кино превращается в подобие триллера, заставляет Ёко бегать с любительской камерой от недобрых охранников по туннелям ташкентской реплики Комаровки.

В финальной сцене кино и вовсе превращается в мюзикл (Куросава остаётся виртуозом вообще всех жанров): мечтающая о карьере певицы Ёко трогательно исполняет романтическую песню на вершине горы. В побеге от гнусной узбекской реальности ей помогают музыка, природа, любовь и одиночество. Что ж, это неплохой совет и для всех бегущих от реальности белорусов.

Никита Лаврецкий

New World Television

«Антигерой» – ключевое понятие для сериалов эры «пика телевидения». Именно к этой категории относятся Тони Сопрано, Дон Дрейпер и Уолтер Уайт. В сущности, «антигерой» – это эвфемизм для понятия «злодей»; драматургическая отмазка для помещения злодея в центр повествования.

Назвать «антигероем» главного персонажа сериала «Профит» Джима Профита язык уже не поворачивается – ведь это психопат и манипулятор, действующий аморально и беспринципно, не предоставляя зрителям никаких оправданий. Яппи-макиавеллист Профит – самый настоящий злодей, безо всяких эвфемизмов, но от этого следить за его похождениями в качестве звезды сериала отнюдь не менее интересно, а, пожалуй, даже интереснее, чем за его коллегами, обременёнными новоискренними фичами вроде жалобной борьбы с психологическими травмами (у Профита детство было страшнее, чем у кого-либо, но на жалость он не давит ни на секунду) и отчаянным упором на моральную неоднозначность (с каких пор мы стали такими святошами, что не способны сопереживать безнравственному герою как равному? – способны-способны ещё как).

Если это не достаточная рекомендация, чтобы продать вам этот забытый шедевр, то какие вообще немыслимые эстетические сокровища вы ищете в сериалах? 

В 90-е аморальность Профита настолько шокировала мейнстримную американскую публику, что канал закрыл сериал на третьей серии, не считая пилота (позже на DVD вышло восемь эпизодов). А ведь этот сериал был достоин стать большим хитом безо всяких скидок и авансов.

Да, «Профит» – несомненно продукт своего времени, но в самом лучшем смысле, доказывающем, что и, например, «Твин Пикс» был не в меньшей степени продуктом своего времени: оба сериала упоительно комбинируют благородные интерьеры, интеллигентную речь и формальную строгость олдскульных телепостановок со слегка нелепыми приметами 90-х (плохая компьютерная графика, жуткая музыка, повсюду китайцы). Эдриан Пасдар в главной роли тоже предельно близок к совершенству в лице агента Купера, и если это не достаточная рекомендация, чтобы продать вам этот забытый шедевр, то какие вообще немыслимые эстетические сокровища вы ищете в сериалах?

Никита Лаврецкий

Депрессивно-слакерская вселенная Мегг, Могга и Совы Саймона Хансельманна, кажется, противится течению времени даже на самом формальном уровне. Отменяющая вообще все ставки история о матери Мегг «Megg's Coven» анонсировалась как следующая веха саги в каждой из предыдущих четырёх  книжек серии, но снова не судьба: вместо «Ковена Мегг» издательство Fantagraphics прошедшим летом выпустило 350-страничную антологию «Seeds and Stems», включающую в себя разнокалиберные истории о Мегг, Могге, Сове и их друзьях из мелкотиражных коллекционных зинов (экспресс-прикол со страницы с оглавлением: Оборотень Джонс покупает за 100 долларов винил с редкими би-сайдами любимой группы, а спустя месяц Сова ему сообщает, что у этой группы вышел бокс-сет редких записей под названием «Бюджетное переиздание для переобувающихся позеров. А всё ваше коллекционирование было напрасно»), латвийских комикс-альманахов и парижских выставок. Возможность выпуска подобного сборника мы, как непозеры, предсказывали ещё в прошлой рецензии («из зинов, нарисованных между выходом двух книг в 2017–2019 годах, можно было бы составить ещё один сборник, практически не уступающий в читабельности»), и оказались абсолютно правы: «Seeds and Stems» и правда не уступает в читабельности номерным книжкам Хансельманна.

Непокорность ходу времени, роднящая серию с бесконечными ситкомами, – это не только проклятье Хансельманна, но и огромный дар. Именно благодаря этому качеству ему удалось из тома в том превращать зависших в безвременье персонажей-карикатур в пугающе живых, осязаемо раненых, по-настоящему надломанных людей. В этом смысле необязательные истории из зинов даже больше, чем каноничные стрипы, обнажают подлинную природу саги о Мегг, Могге и Сове: здесь автор больше не притворяется, что делает ситком. Конечно, присутствуют и уморительные гэги, но общая атмосфера монохромной книжки безысходная и сумеречная, как никогда. Несмотря на формальную необязательность, именно сюда вошли самые разбивающие сердце измены, самые ностальгические встречи и воспоминания молодости, изображённые с нарушением временной логики, пожалуй, невозможной в основной серии стрипов.

Альтернативная вселенная Мегг, Могга и Совы оказалась такой упоительной, что её не хочется покидать не только читателям, но и автору. Последние месяцы Саймон Хансельманн работал вовсе не над «Ковеном Мегг», а над очередным неканоническим приключением героев, нарисованным для публикации в инстаграме, – на сей раз связанным с продолжающейся пандемией коронавируса. Ну а что здесь поделать, если в этом году все наши жизни стали похожи не на запланированную давно драматическую сагу, а на безумный неканонический спин-офф.

Никита Лаврецкий

magazine.atavist.com

Весной 2018-го полицейские маленького городка на севере США нашли застреленным в своей ванной местного жителя – 50-летнего мужчину, местного предпринимателя, весельчака и рыболова. В мужчину дважды выстрелили в упор, а потом накрыли полотенчиком. Из дома покойного пропало немного денег и жена. Жена, такая же улыбчивая толстуха, как и покойный, ни в чем плохом прежде замечена не была, поэтому полиция не так чтобы рванула ее искать. Через пару недель в гостинице во Флориде горничная нашла на полу ванной убитую пожилую женщину – кто-то выстрелил в нее в упор, а потом оставил умирать, укрыв полотенчиком. Камеры наблюдения показывали, что в номер входила и выходила другая женщина – как две капли воды похожая на беглую жену рыболова.

Долгая, тягучая, но кристально ясно рассказанная статья издания «The Atavist Magazine» о недавно закончившемся судебном процессе над Лоис Рейс, успевшей получить в прессе прозвище «бабушка-убийца» за то, что, собственно, была бабушкой и убила двух человек, – еще один прекрасный текст о том, как мало стоит уверенность обывателя в том, что он себя знает и понимает.

Сын разлегся поперек дороги и сказал, что никуда не пойдет. Тогда женщина села в машину и переехала его.

Ничего похожего на мотив для убийства мужа у Рейс не нашлось, даже спустя два года брейнсторминга родни и соседей. Никто никому не изменял, никто никого не абъюзил. У Рейс было что-то вроде игровой зависимости – раз в пару лет она срывалась и просаживала деньги на игровых автоматах. Но врач в статье говорит, что это мужская игровая зависимость выглядит агрессивно, как в фильме «Неогранённые алмазы», а женская, наоборот, обычно представляет собой ступор и служит для бегство от проблем, а не создания их окружающим. Женщины и так убивают не слишком часто, а уж последний случай убийства на почве игровой зависимости был в Америке в 2003-м. Гораздо чаще таких людей мучают угрызения совести и они убивают сами себя. Ну и уж, конечно, такого, чтобы женщина-убийца ехала отдохнуть во Флориду, а после, убив там первую встречную и обчистив ее карманы, ехала отдыхать дальше – объяснить нельзя никакими прецедентами.

У двух сетер Рейс были проблемы с психикой. Одну, с биполяркой и клинической депрессией, даже отдавали в начале 10-х Рейс под опеку, и это кончилось плохо – она спустила сетрины деньги на автоматы. Вторая уже в 2019-м разругалась со своим 37-летним сыном, пьяным в дым, и выставила его из дома. Сын разлегся поперек дороги и сказал, что никуда не пойдет. Тогда жещина села в машину и перехала его. Ну не насмерть, но таз раздробила и по голове колесом прошлась. На суде ее спросили, специально ли она это сделала или просто случайно перегнула палку, а она ответила: «Угадайте». Как-то раз сама Рейс так перебрала со снотворным, что ее еле откачали. Все сделали вид, что это произошло случайно.

Эта неожиданно появляющаяся в конце текста тема генетической, что ли, предопределенности судьбы вроде бы взрослых самостоятельных людей пугает, конечно, в сто раз сильнее любых подробностей убийств и загулов пенсионерок-маньяков. Выходит, еще родившись, три сестры были обречены на более-менее одинаковые катастрофы в своей жизни? Просто из-за того, что какой-то ген не так растопырился? На суде Рейс рассказала, как выглядела их последняя с мужем ссора: они были на баскетбольном матче внука, муж устал, а Рейс хотела еще посидеть. Поехали домой, чего-то пререкались в машине. Уже дома, в спальне, утомленный муж достал из шкафа пистолет и протянул жене: «На, убей уже себя нормально». Судья спросил, что она сделала после того, как выстрелила. «Я легла с ним рядом». «Чего-чего», – не расслышал судья. Рейс попробовала справиться со слезами и повторила: «Я легла с ним рядом. Закрыла ему глаза».

Антон Серенков