Белорусский умница: два вечера с лучшим режиссером страны

Жаркий июльский вечер. Солнце только село. К деревянному дачному туалету подходит девушка, светит перед собой телефоном и заходит внутрь. Когда открывает дверь снова, за ней со страшным звуком падает пила. Я стою, прижавшись к стене дачного дома, и держу в выставленной вперед руке микрофон. Чуть впереди на коленях стоит парень, который, высунув от усердия язык, уже пятый дубль подряд дергает пилу за длинную нитку. Парня зовут Никита Лаврецкий – он самый молодой, плодовитый и талантливый кинорежиссер, какие только есть в Беларуси.

Девушка не очень убедительно вскрикивает от испуга, и где-то минуту Лаврецкий меряет пятачок перед туалетом шагами, прикидывая, что делать: «Так, вы стойте здесь и записывайте атмосферу туалета, а я в дом схожу». Кристина, девушка, играющая главную героиню нового фильма Лаврецкого «Белорусский психопат», переглядывается с оператором Марией. В абсолютной тишине мы стоим минуту или две. На даче по соседству ночью будут разжигать костер, пить пиво и есть бургеры. Девушек позвали прийти, когда закончат. Едва видная в темноте гора поленьев за туалетом вдруг приходит в движение, и большая тень делает шаг к нам. Кристина громко и почти в микрофон вскрикивает и бросается в сторону. «Кто король режиссуры?!» – кричит Лаврецкий, подбегает ко мне и неловко дает пять.

Садовый участок называется «Садовод МКБ». Лаврецкий утверждает, что «МКБ» к названию приделал его друг детства Иван Ковшик, чей отец был председателем товарищества. Буквы означают «Мортал Комбат».

Дача Лаврецких маленькая и аккуратная. Аккуратно подстрижен газон, старые раскладные стулья стоят перед домом под аккуратным навесом, позади дома перед аккуратной верандой растут туи и через забор виден такой же аккуратный соседский участок. На стене прибиты старые таблички с дома Лаврецких в Минске на улице Карла Маркса. Внутри – старый выцветший платяной шкаф, массивный комод, советских времен книжные полки с будто запылившимися от времени стеклянными дверцами. На полках – Лоренс Стерн, белорусскоязычные самиздат-журналы начала 90-х, расписывающие радости католицизма, номер «Нового мира» за 1987 год – тот, в котором встык идут последняя глава «Пушкинского дома» Битова и первая советская публикация стихов Бродского.

На второй день съемок все ходят ватные от жары и недосыпания. Оператор Мария после обеда засыпает в кресле на веранде. Мы в пять утра вместе уезжали на электричке в Минск, а перед этим час гуляли вместе с Никитой вдоль маленького искусственного озера неподалеку. Озеро спроектировал дед Лаврецкого. То и дело приходит сосед Андрей, напоминает девушкам о костре, бренчит на гитаре, без дела валяющейся на веранде, и ведет себя крайне раздражающе. Андрей – сын кого-то из «Песняров» и единственный студент-белорус в истории колледжа Беркли в Бостоне. На его профиле на Soundcloud выложены проникновенные каверы на всевозможную эстрадную классику вроде «Close to You» Берта Бакарака на 10-15 тысяч прослушиваний. Лаврецкий угрожающе говорит ему: «Мы вообще-то кино тут снимаем». Андрей каждый раз молча уходит.

Никите Лаврецкому 21 год. В пять лет пошел в 42-ю гимназию, которая между кинотеатром «Победа» и ГУМом. Потом перешел в Лицей БГУ, который закончил с золотой медалью. В этом году закончил факультет прикладной математики БГУ. «Звучит по-аутсайдерски – физик снаружи, в душе поэт. Это ерунда все. На самом деле режиссура – это инженерная специальность». На канале Лаврецкого на Vimeo три десятка видео. Записи выступлений рок-групп друзей, документальные сюжеты, маленькие видеостихотворения: о том, как Никита сходил в ночной клуб, о том, как попал под дождь, о том, как красиво взлетают под музыку Oneohtrix Point Never компьютерные машинки. Но главное – это десяток короткометражных игровых фильмов, протяженностью от 5 минут до получаса, которые Лаврецкий снял за последние три года.

Это корявые (впрочем, если смотреть по порядку, рука у Лаврецкого крепнет пугающе быстро), не очень разнообразные тематически и стилистически, но страшно живые, искренние, а чем дальше, тем еще и все более умные фильмы. Весной Лаврецкий выиграл крупнейший белорусский конкурс короткометражек Cinema Perpetuum Mobile с прошлогодним еще фильмом «День рождения в Минске». Этот вопиюще нудный, угловатый фильм с кульминацией в виде бесконечно долгого подъема по лестнице на пятый этаж не оставит спокойным никого, кто 18-летним жил в сыром зимнем Минске. Фильмы Лаврецкого одновременно похожи на передовое авторское кино со всего света (Лав Диас, мамблкор) и на снятые на мобильный телефон ролики о жизни каких-то незнакомых и вполне настоящих людей. Часто только слишком взвешенно выбранные ракурсы выдают в пристальном, немигающем подглядывании игровое кино.

«Сейчас так развита техника, что нет ничего проще, чем снимать интересное видео. Но традиция, кажется, умерла. Сейчас люди платят баснословные деньги, чтобы им сняли свадьбу, и на этом все заканчивается. У меня очень четкие критерии, что такое интересное домашнее видео. Снимать нужно про равных себе, никаких животных и знаменитостей, а чтобы можно было в видео увидеть автора. Желательно, чтобы были диалоги. Я часы провожу на YouTube, но найти такое на русском языке очень сложно, проще видео из 80-х. Все к такому снисходительно относятся – и мне говорят: «Вот, у тебя домашнее видео». А я наоборот это воспринимаю как комплимент».

В 12 лет вместе с братом Лаврецкий снял на телефон свой первый фильм «Капрал задница», а потом на фотоаппарат еще «Капрал задница 2» и «Капрал задница 3». У фильмов был монтаж и титры, каждый длился по десять минут. В 14 лет снял с братом остросюжетный фильм «Резня топором». Сценарий написал десятилетний Данила. Фильм можно и сейчас посмотреть: в нем дети убивают друг друга за чемодан кокаина, а потом пьют с этим кокаином чай. «Я сидел весь день у друга на веранде и за его компьютером монтировал фильм. Его мама иногда выносила мне попить, я сидел так часов десять». «Многие монтируют фильмы год, а я всегда монтирую все в один присест. Последний фильм был большой, поэтому его я монтировал два дня подряд по десять часов. Для меня монтаж – чистый кайф».

«Белорусский психопат» в каком-то смысле продолжает те фильмы: он тоже обыгрывает жанровые клише, действие тоже происходит на даче Лаврецких, в одной из ролей снова задействован младший брат Никиты Данила. Герой фильма, «молодой талантливый фотограф и видеограф», решает на свой день рождения наконец потерять девственность и для этого по какой-то зачарованной логике приглашает на дачу малознакомую девушку и двух ее подруг. Героя играет Никита, а Данила играет одного из его двух сомнительных друзей. Эти двое встречают вместе с героем девушек с автобуса, провожают на дачу, а потом, не говоря ни слова, уходят куда-то в ночь.

Вечером четверга на дачу приехали Никита, его девушка Оля, соавтор сценария фильма и испольнительница одной из ролей, Данила, общий друг Денис, игравший в фильме Лаврецкого «Потеряно в лесу», Ксения, девушка Антона Шелега, который играл главного героя «Дня рождения в Минске», сам Антон и какой-то специальный торт из магазина «Центральный». Исполнительница главной роли Кристина здесь первый раз. Весь вечер репетируют и придумывают импровизационные реплики. С утра приезжает оператор, но потом снова уезжает, потому что приехала без камеры. Я приезжаю к пяти вечера в пятницу, пока мы идем от станции электрички, Лаврецкий рассказывает, что умудрился с оператором из-за чего-то поссориться.

До наступления сумерек идет долгая репетиция, больше похожая на обструкцию Никиты. Все очень недовольны, что съемки все никак не начнутся, и каждый выражает свое недовольство своим особенным образом. Я чувствую себя в середине незнакомого сериала и плохо понимаю, какие жалобы имеют смысл, а какие нужно просто списать на усталость едва двадцатилетних людей, приехавших забавно провести выходной день, а вместо этого вынужденных воплощать в жизнь чужие фантазии. Для себя я только спрашиваю, кто из девушек струсил бы в реальной жизни ехать на дачу к трем незнакомым парням. Все три девушки синхронно поднимают руки.

Перед сумерками идут на автобусную остановку снимать самую сложную сцену фильма – приезд девушек. Быстро выясняется, что проблема – даже просто идти вшестером, не разбредаясь на 20 метров. Потом приходит черед забытых и перепутанных реплик. Потом оказывается, что оператор не взяла какую-то нужную флешку памяти и то ли совсем ничего нельзя снять, то ли в какой-то момент видео начинает барахлить. По дороге все это время минимум раз в минуту проезжает машина, и раз в пять – по железной дороге рядом проносится поезд, заглушая голоса при записи. За час съемки по очереди собираются покинуть оператор, режиссер и некоторые актеры.

Когда солнце совсем садится, к остановке подходит компания местных парней, тоже человек на шесть. Они сбиваются в кучу возле остановки и о чем-то своем, гогоча, переговариваются. Наконец один не выдерживает и спрашивает: «Автика ждете?» Никита отвечает: «До автика 40 минут, мы кино снимаем». Местный, подумав, говорит: «Да сегодня вообще автика нет». – «А вы чего тогда пришли?» – «А мы тоже кино снимаем». Компания продолжает чему-то смеяться, судя по доносящимся обрывкам слов, обсуждают, кто какие фильмы смотрел. Съемочная группа за два часа устала, с Никитой почти не ругаются, а только изредка матерятся, когда выясняется, что он, переставляя оператора и выясняя, как нужно светить фонариками, чтобы хоть что-нибудь было видно, забыл собственные слова. Мимо, ничего не говоря, проезжает на велосипеде Андрей.

Уже ближе к полуночи идут к чужому дому снимать сцену с перелезанием через забор. По сюжету забор должен быть достаточно высоким, чтобы парни его перелазили без проблем, а девушки – в соответствии со своим характером. Ксения – «с трудом», Оля – «поактивнее», а Кристина должна была перелезть сама и попутно отвергнуть попытку ее подсадить. На практике даже Данила с Денисом еле осиливают забор, тот слишком сильно шатается и гнется. Кристина пытается поудобнее поставить ногу на петли, Оля отчитывает Никиту, что он вообще ничего не продумал, а Ксения после нескольких неудачных попыток начинает плакать и убегает в темноту. Я сижу на пригорочке чуть в стороне от забора и вижу ее лицо, едва освещенное сигаретой в руке Антона Шелега, который обнимает ее и успокаивает. Ксения тоже закуривает и, всхлипывая, принимается объяснять: «Во-первых, руки…» Еще один местный житель, привлеченный шумом, подходит к Кристине и спрашивает, как ей удается сделать такую объемную прическу. Его интересует, не вставляет ли она, пока волосы сохнут, расческу.

Самую долгую, длящуюся десять минут и снятую одним кадром сцену я слушаю, сидя с другой стороны дома. В сцене есть момент, когда девушки обсуждают героя Никиты и не знают, что он в это время стоит возле окна на веранду прямо над ними и подслушивает. Мне даже через стену слышно, что когда доходит до всевозможных обидных слов, которыми девушки ругают героя, их игра становится поразительно достоверной. Переснять сцену будет проблематично: Никита должен разрезать торт и тут же съесть свой кусок. Второго торта, понятно, нет. «Я даже и не помню, были ли какие-то проблемы», – рассказывает полушепотом Антон Шелег о съемках «Дня рождения в Минске». «Если люди какие-то в кадре прошли – ну и ладно. Надо мне еще раз пройти – я пройду, мне не сложно». Рядом переговариваются Данила и Денис, которые сходятся на том, что съемки «Резни топором» были гораздо интереснее. Сцену удается снять с первого дубля. Оказывается, что ее и не репетировали толком. Когда Лаврецкий говорит, что сцена имела полный успех – все смеются. После этого Данила и Денис, никому не говоря ни слова, уходят в ночь.

Следом на машине уезжают Антон и Ксения. Кристина, узнав, что можно уехать прямо сейчас, запрыгивает в машину почти на ходу. На улице приятно холодно и совершенно тихо. В полчетвертого утра я стою один на веранде и слизываю с пальцев остатки крема торта с тарелки. Когда поднимаю глаза, вижу, что Никита и Мария стоят с другой стороны окна и рассматривают меня.

У белорусского и, даже конкретнее, минского любительского кино есть история. Десять лет назад вполне реальной знаменитостью, пусть и небольшой величины, был школьник Илья Божко, снявший с друзьями у себя в Кунцевщине несколько кустарных пародий на голливудские боевики. Идиотские, трэшевые не в ироническом, а в словарном значении «Терминаторы» студии Kefir ровесники авторов с любовью вспоминают и сейчас. Мечты и фантазии и зрителей, и создателей выплескивались на родные пейзажи, и даже сейчас через экран можно почувствовать распирающую тупую энергию минских подростков середины нулевых.

Сейчас Божко тоже снимает кино, его короткометражки тоже любимы маленьким и тесным сообществом киноманов, группирующихся вокруг Cinema Perpetuum Mobile. Однако в интервью Божко-подростка никакой любви к кино и дуракавалянию нет, а есть комическая поза моралиста. Нынешний Божко про свои современные фильмы говорит в основном в ключе борьбы с закостенелой средой Академии искусств. Человека, которому нет дела до Академии, а просто хочется посмотреть что-то забавное о себе и своем городе, он как бы и не замечает.

Лаврецкий и в 21 год не ленится разбирать важные уроки, полученные на съемках «Резни топором»: мало что монтировать там научился, там была еще и очень удачная сцена поджога человека зажигалкой. В 2010-м он снял «The Alex Komov Show» –  документальный фильм про 27-летнего парня с поразительно неуместной в 2010 году эмо-челкой, который нигде не работал, а только тусовался в ТЦ «Столица». «Он мечтал общаться с какими-то четырнадцатилетними девочками и не отдавал себе отчета, что как бы это никогда не сбудется. Он там просто стоял и смотрел на них». Фильм должен был стать первой серией интернет-шоу, идею которого Лаврецкий подсмотрел у Рики Джервейса, но, конечно, герой на Лаврецкого обиделся и дальше сниматься отказался.

За время репетиций «Белорусского психопата» актеры придумали несколько несмешных шуток. Лаврецкий из них больше всего любит такую: если в имени Шакил О’Нил поменять буквы «и» на «а», получится Шакал Анал. Такое могли бы пошутить и в «Резне топором» и, может быть, даже пошутили уже в каком-нибудь из ранних фильмов Божко, надо только прислушаться лучше. Но сам Лаврецкий совсем по-другому шутит. Фильм «Meek’s Cutoff» по-русски звучит как загадочный микс котов. «У меня хорошая дедукция. – Дикция?». Фирменная шутка Лаврецкого «я не ходил в школу мемосов, я ходил на двач» хоть и несмешная, однако обыгрывает известную фразу Тарантино о том, что тот не ходил в киношколу, а ходил в кинопрокат.

«Мне не нравится в Тарантино драматургическая ирония, когда зритель знает больше, чем герой. Он как бы держит героев в террариуме и ставит их в смешные позы. Моя позиция: автор, зритель и герои должны находиться на одной линии. Я стараюсь не чувствовать себя творцом, а быть посредником между зрителем и героями». «Криминальное чтиво», по его мнению, куда хуже фильма того же года «Маленькая Одесса» Джеймса Грея. Грея Лаврецкий считает лучшим современным голливудским режиссером и старается подражать ему в информативности интервью и афористичности суждений.

В детстве Никите больше всего нравилась трилогия Сэма Рэйми про человека-паука. «Во второй части есть такая сцена, где Питер Паркер сидит в кафе, и в него кидают машину через стекло. На DVD была функция повтора выбранного отрезка, и я смотрел эту сцену по 50 раз подряд, как сумасшедший». Никита использовал сцену из третьей части «Человека-паука», где Тоби Макгуайр и Кирстен Данст плачут над Джеймсом Франко в своем фильме «Любовь каждый день». Это десятиминутный рассказ о том, как девушка уговаривает остаться парня на ночь. Парень в неподражаемом исполнении Лаврецкого очень достоверно артачится и выдумывает какие-то дела, которые ему якобы надо сделать с утра. Девушка в исполнении Оли несколько иронически выслушивает отговорки, но в решающий момент оказывается чуткой и нежной. Более хрупкий фильм про первый раз вы вряд ли найдете. Сценарий Никита написал, когда они с Олей только начали встречаться.

«Мои любимые режиссеры – Джо Сванберг, Лав Диас, Эрик Ромер, Корнелиу Порумбою и другие, чьи фильмы ставят моральные дилеммы. Кевин Смит очень нравится. Лет в 13 очень нравился «Борат», он просто очень яркий. Трудно сказать, что он о многом зрителю рассказывает, кроме того, что американцы тупые». Вспоминая любимые хорроры, Лаврецкий выше всех ставит «Тайны старого отеля» Тая Уэста, «Ребенка Розмари» Романа Полански и «Магию, магию» Себастьяна Сильвы. «В детстве очень нравились «Зловещие мертвецы». Но вообще хорроры не нравились. Они меня пугали, в этом проблема. Мне и сейчас страшно. Я после фильма «Тайны старого отеля» месяц не мог спать. Да и люблю я его не за это, а за то, что это, по-моему, идеальный фильм про двадцатилетних».

Идея «Америкэн боя», фильма, который Лаврецкий выпустил этой весной, пришла ему под впечатлением от знаменитого фильма Гая Мэддина «Мой Виннипег». «Это странный фильм. Мэддина играет актер, он едет в поезде, и ему снится его жизнь. Большая часть кадров постановочные, в стилистике немого кино 20-х, черно-белые и гламуризированные. Но есть документальные цветные кадры, когда герой рассказывает, как снесли ледовый дворец, где его отец играл в хоккей и куда он в детстве ходил. Настолько неизящно и вопиюще вставлено, что это просто круто».

Для фильма двухлетней давности «Конец декабря» он заимствовал технику съемок из классической короткометражки «Взлетная полоса», из которой потом вырос фильм Терри Гиллиама «12 обезьян». «Конец декабря» рассказывает о мучительной влюбленности застенчивого парня в затылок Ивана Ковшика. Больше Иван Ковшик у Лаврецкого не снимался.

«Сначала я выбрал другого человека. Я подумал, что Ковшик не очень похож на человека, в которого влюбятся с первого взгляда. Каждый раз, когда показываю фильм, люди в конце смеются там, где его фотки. Но я подумал, что в нормальной жизни обычные люди влюбляются в обычных, средних людей. Я не хотел снимать про то, как парень влюбляется в какую-то чувиху с потока, потому что тогда все чувихи с моего потока подумали бы, что я в них повлюблялся. Хороший, кстати, способ: если хочешь снять фильм про свою бывшую или про свои какие-то отношения – переделай это под гомосексуальные отношения. Я нигде это не вычитал, а сам додумался, когда снимал».

В «Белорусском психопате» тоже должен был сниматься другой человек. И в «Американ бой» Лаврецкий просто в последний момент подменил парня, который сказал, что не сможет сняться, потому что как раз этим вечером идет в театр. На съемочной площадке вообще не очень ясно, как кто-то может хотеть сниматься, если не преследует каких-то собственных амбиций. Оператор Мария, например, работает фотографом на «Белте», а в свободное время сама пытается снимать документальные фильмы. Делая фильм про белорусских режиссеров, она и познакомилась с Лаврецким.

Кристина с Никитой познакомились в уже покойном «ДК Ля мора» на встрече «Кинокооператива». Пришли, потому что вроде как там должны были снимать ролики, но быстро поняли, что не будут делать ничего этого, и ушли. «Зашла речь о «Киноварке», я сказала, что все говно, кроме одного фильма черно-белого. А оказалось, что это его фильм». Про свои амбиции Кристина говорить не хочет, но многое становится ясно из того, что она, уже отучившись в нархозе, весь прошлый год ходила на вечернее отделение в Академию искусств, куда поступила на режиссерский.

Никита и сам понимает, что дальше использовать друзей детства уже будет невозможно. Взрослых людей нельзя заставить делать трудные для них и неинтересные вещи просто потому, что им все равно нечем заняться. Однако мысли об Академии искусств и тамошних выпускниках его только расстраивают. «Курсовые и дипломные, которые я видел, это либо клише, либо просто плагиат. Даже если бы это было искренне, но плохо, как у Томми Висо какого-нибудь, я бы понял, а так это для меня совершенно непонятные люди». «Сколько я ни пересекался со всеми бгаевцами, ни разу не слышал про актеров, которые хотели бы сниматься в короткометражках. Ни разу. Не могу же я пойти в БГАИ и сам их уговаривать. И, если честно, я не признаю такой вещи, как актерская игра. Если человек может просто разговаривать в реальной жизни, то, значит, он может разговаривать и в фильме. Какая разница? Там он притворяется, а здесь нет? Люди и так притворяются. У режиссера Брессона вообще люди с деревянными лицами стоят».

На второй день съемок оставлены сцены, в которых действуют только Кристина или Никита. На одной электричке со мной приезжает сонная оператор и парень из хорошего паблика про кино «Chillerama» Алексей Свирский, которому просто интересно посмотреть на съемки.

Решено в этот раз не тратить время на репетиции, а сразу приняться за обед, а потом снимать. Из еды есть килограмм куриного филе, но выясняется, что никто не умеет жарить курицу. Приходится жарить мне. Я заставляю Лаврецкого перетолочь для панировки пакет поломанного сырого печенья, зачем-то хранившегося в посудном шкафу. Оля режет овощи в салат. Свирский за окном, в теньке от навеса, рассказывает Марии и Кристине, что в Беларуси нет системы продюсеров. Оля и Никита пытаются выяснить, что вообще такое система продюсирования и чем занимается продюсер, на основе знаний, полученных из нового фильма Ноя Баумбаха. Дел для Никиты никаких не находится, поэтому он просто ходит по кухне. Спрашиваю, как он себе представлял, что девушки перелезут через вчерашний забор: «Ну, я думал, все девушки феминистки».

Обед проходит часов в восемь вечера на веранде. Потом снимают сцены с уходом героини Кристины с дачи. После пары дублей выясняется, что Кристина уходит не в ту сторону, с какой приходила в снятых вчера сценах. Оля жалуется мне на несправедливость: «Смотри, Никита забыл, в чем состоит мое участие. Мы писали сценарий давно, и так как он забыл, что придумал он, а что я, то сказал, что его вклад наверняка больше, и теперь написано, что сценарий написан только при моем участии». Оригинальный сценарий заканчивался тем, что герою так и не удавалось заняться сексом, и он, грустный, просто засыпал. Лаврецкому такой вариант не нравился, и в своем варианте сценария он приделал фантасмагорическую концовку. «То, что Никита называет красивым, и то, что я называю красивым, – разные вещи. Я не люблю статичные кадры, я люблю, чтобы все было ярко, как ярославские краски. Я бы предпочла, чтобы Никита был не Джо Сванбергом, а Ксавье Доланом». Еще Оля бы хотела, чтобы в фильме был получше выставлен свет, записан звук, оператору не мешали снимать, как она считает правильным, а сам Никита посильнее старался играть. Когда я в шутку замечаю, что Никита и Дэниэла Дэй-Льюиса не считает хорошим актером, Оля, чуть подумав, говорит, что, например, в фильме «Нефть» Дэй-Льюис вообще-то только орал и морщил брови.

В сумерки снимают сцену с туалетом, а потом единственную сцену, которую добавили в сценарий во время репетиций. В этой сцене Никита должен танцевать, то ли чтобы растопить сердце героини Кристины, то ли просто потому, что его персонаж – психопат. Танцевать Лаврецкий не только не умеет, но и не хочет стараться. Музыкой выбрана песня общих знакомых из группы «Розовое гетто», под которую и профессиональному танцору удалось бы разве что сесть на пол и расплакаться. Сама сцена каким-то изощренным образом была придумана под впечатлением от танца Оскара Айзека в фильме «Из машины». Танец Лаврецкого получается похожим на слэпстиковые шутки, которые любит в своих фильмах делать Такеши Китано. Всю сцену Свирский проводит под забором, пополам согнувшись в беззвучном хохоте.

Страшные сцены на чердаке, в которых буквально два-три кадра, снимают часа два. Мы с Олей сидим на первом этаже и читаем. Оля читает какой-то странный белорусский журнал из горы книг и газет, сваленных на комоде, где обнаруживается бессодержательная колонка сценариста фильмов «Любовь-морковь» и «Гороскоп на удачу» Андрея Курейчика о продюсировании в белорусском кино, а я –  советское англоязычное издание «Прощай, моя красотка» Раймонда Чендлера. Сверху доносится ругань по поводу того, куда ставить камеру, где стоять Кристине и как сделать так, чтобы дверца на чердак, падая, не развалила весь дом. Голоса наполнены таким энтузиазмом и болью за успех дела, что мы с Олей то и дело отвлекаемся от чтения и переглядываемся.

Потом приходит Никита и выключает свет. Мы с Олей беремся за телефоны. Ругань на чердаке становится еще громче. «Как будто мне пять лет, и родители ссорятся, и я жду, когда же папа убьет маму», –  шепотом говорит Оля. Никита кричит: «Потише на первом этаже!»

Последними, часа в два ночи, снимают сцены напряженного разговора Кристины и Лаврецкого. Идет туго. В сценарии реплики не прописаны, а только в общих чертах сообщается, что герои говорят. Репетиции сцен были в четверг, и Кристина уже не может вспомнить, что должна говорить. Никита на повышенных тонах объясняет Кристине мотивацию персонажа, так что она начинает огрызаться примерно так, как могла бы и ее героиня. «Все, я молчу. Последнее слово не за мной, а за тобой, ты феминистка», – говорит Никита. Свирский прикрывает ладонью глаза, и Никита тут же уточняет: «У тебя фейспалм или ты просто устал?» Потом начинает выстраивать вместе с оператором кадр сцены. Марии кадр не нравится. «Ты сломала реальность своей съемкой», – подбадривает Никита. – «Но она так некрасиво сломалась». Заканчивается все тем, что нас с Олей выгоняют на улицу под тем предлогом, что мы слишком циничные и мешаем Кристине настроиться.

На улице холодно, чтобы согреться, я хожу вокруг дома. Проходя мимо кухни, заглядываю в окно. Никита и Кристина сидят за столом, обсуждают, судя по всему, фильмы Ларса фон Триера. Часа в четыре нам разрешают зайти обратно в дом. Снимают последние сцены, где Никита и Кристина ложатся спать. Никита уже без штанов и кому-то отвечает на вопрос, которого я не слышал: «Что значит работа? Я потерял штаны, вот что значит работа!» Домой возвращаются Данила и Андрей, приносят с собой какого-то подвыпившего приятеля и кладут его спать в одной из комнат.

Два самых громких фильма 2015 года – «Мир Юрского периода» и «Фантастическая четверка». Первый – самый популярный фильм года и третий по кассовым сборам фильм в истории. Второй – главный кассовый и критический провал года, один из самых неудачных во всех отношениях фильмов по комиксам в истории. Для режиссеров обоих фильмов это только вторые в жизни полнометражные картины, оба прежде снимали за гроши. Режиссер «Мира Юрского периода» Колин Треворроу в свои 38 очень молод по режиссерским меркам, Джош Транк, делавший «Фантастическую четверку», просто очень молодой – ему 31 год. Главную роль в прошлом фильме Треворроу играл Марк Дюпласс – один из создателей мамблкора, важнейшего течения в американском кино последнего десятилетия. Ровно десять лет назад Дюпласс вместе с братом Джеем снял фильм «Мягкое кресло» –  безбюджетную разговорную комедию с друзьями во всех ролях и с родителями в ролях родителей.

«Достаточно было одного фестиваля, чтобы все это зажглось. Это был South by Southwest 2005 года, в конкурсной программе там были «Взаимопонимание» Эндрю Бужальски, «Мягкое кресло» и первый фильм Сванберга, – рассказывает Лаврецкий. – Там они познакомились и там во время разговора придумали слово мамблкор. То есть у Сванберга не было друзей-мамблкорщиков до фестиваля. Да и внутри мамблкора все очень разные: на Бужальски скорее влияет Кассаветис, он все делает строго по сценарию, а Сванберг любит французскую новую волну и Ромера».

За десять лет от безбюджетных, как две капли воды похожих на нынешние фильмы Лаврецкого картин основатели мамблкора перешли в разряд малобюджетных инди-режиссеров. Звучит не очень, но разница между вытащенными из собственного кармана 10 тысячами долларов и несколькими чужими миллионами долларов существенна. Братья Дюплассы снимают собственный сериал на HBO. Сериал «Девочки» Лены Данэм тоже растет из мамблкора и просто продолжает говорить то, что Данэм до того говорила в дебютном фильме «Крошечная мебель» и в безбюджетных самопальных фильмах. На мамблкор оглядывается Ной Баумбах, который перехватил у Сванберга и Дюплассов в свои фильмы звезду мамблкора Грету Гервиг. Хоррор-режиссеры Тай Уэст и Адам Вингард находятся в той же группе хоррор-режиссеров-новаторов, что и создатели срывавших банк в последние годы «Астралов» и «Синистеров». Речь идет, еще раз, о людях чуть за тридцать, только-только вступающих в пору зрелости по киношным меркам. Понятно, что не все станут миллионерами и не всем этого вообще хочется, но дорога от ноутбука, на котором дернувшийся на кино одиночка монтирует свои фильмы, до большой мировой аудитории никогда еще не была такой короткой.

Лаврецкий не только пересмотрел, кажется, все мамблкор фильмы –  он смотрел даже те ранние короткометражки Джо Сванберга, которые можно найти, только покопавшись в коде его сайта. Из интервью Сванберга он черпает идеи о том, как фильмы можно распространять, из них же узнает секреты профессии. «У него суперкраткие сценарии – в два раза меньше страниц, чем будет в фильме. По стандарту страниц должно быть столько, сколько минут в фильме. И то этот вариант сценария он продюсерам показывает, а потом делает его еще короче. Я примерно так же делаю. На съемочной площадке не даю читать сценарий, своими словами рассказываю примерно, что нужно говорить».

Что важнее, у Сванберга и нынешних молодых американских режиссеров Лаврецкий научился смотреть на себя спокойным и самокритичным взглядом. В самые неудачные минуты, когда актеры отвратительно невыразительны, а сюжет не приходит им на помощь, его фильмы все равно лезут в душу зрителя и, пусть заикаясь, пусть едва складывая слоги в короткие слова, доносят всем близкие мысли. Над «Концом декабря» сложно не смеяться, но томление и одинокая тоска в 18 лет ощущаются в жизни именно так, как там показано. В лучших своих фильмах – «Поэзии», «Любви каждый день», «Дне рождения в Минске» – Лаврецкий говорит о чувствах и желаниях своих сверстников с такой прямотой и нежностью, с какой ни один белорус до него не говорил.

«День рождения в Минске» отталкивается от реальной жизни Антона Шелега –  он дважды поступал в ЕГУ и два года подряд оттуда исключался. Лаврецкому это показалось настолько смешным, что он решил снять про это фильм. Чтобы не лезть в чужую душу, все, кроме завязки, он придумал: «Я же не знал, какие отношения у Антона и его родителей. Я сознательно сделал фикцию, только исходя из реальной завязки. Очень трудно в каком-то обычном разговоре достичь истины. Сам Антон говорит, что, например, никогда не сбегал бы из дома, а если бы и сбегал, то никогда не вернулся. Я даже осознанно не хотел знать правду, чтобы это была чисто моя интерпретация». Выдумка передает совершенно реальную и даже обычную жизненную ситуацию так, как в жизни мало кто решился бы про нее рассказать. «Это фильм про пассивного персонажа и про то, где проходит граница между пассивностью и действием. Скандальными сценами, когда Антон поднимается по лестнице, я пытался подчеркнуть именно реальность действия. Чтобы исчезла кинематографичность действия и остался только долгий подъем на пятый этаж».

«Белорусский психопат», кажется, примерно так же обходится с той подлинной нотой неловкости, неуверенности в себе и неодолимой скованности, которая была слышна еще в «Любви каждый день». Главного героя Лаврецкий собрал из нескольких чрезвычайно неуспешных в личных контактах знакомых людей, но, как сам признается, видит в нем и себя. Вместо фильма о своих сложностях в общении с девушкой, он снял хоррор о столкновении девушки с фантасмагорическим злодеем. Вместо того, чтобы трясущимися руками пытаться вытащить на поверхность слишком хрупкие, личные и увы малоинтересные мотивы и поступки, он продлевает автобиографичный зачин жанровым сюжетом.

Такой ход сразу обрезает бездну штампов исповедальных юношеских фильмов, хотя, конечно, ставит перед вопросом, как же обойти штампы уже мамблкор-фильмов. Лаврецкий пока, видимо, не очень отдает себе отчет, что повествовательные и изобразительные приемы, которые он усвоил, не являются идеалом, а придуманы конкретными людьми и для конкретных, часто сиюминутных целей. Он не знает ужасного ощущения, когда замысел, дойдя до физического воплощения, оказывается лишь тенью мечты. «У меня в голове почти сразу все так и выглядит. Возможно это и минус, но есть и плюс – я довел столько фильмов до конца. Многие мои друзья не добрались и до второго фильма». Что нужно снимать в первую очередь много, а потом уже хорошо, Лаврецкий узнал, понятно, тоже у Сванберга – к 33 годам у того 18 полнометражных фильмов.

«В Беларуси нет такой сцены. Есть люди, которые снимают короткометражки, и я не хочу выглядеть претенциозным и говорить, что они хуже меня, но я не чувствую, что у нас общие взгляды и эстетика. Приходится все делать самому. Иначе даже если я нахожу человека с хорошей камерой, то он только становится помехой в фильме. Уже было такое пару раз, что мы снимаем, и на первых же сценах я вижу, что все не так выходит, просто не может человек красивый кадр сделать. Тогда я говорю: ну ладно, все, я буду снимать». Из оговорок Сванберга в интервью Лаврецкий сделал вывод, что тот долгие годы жил вроде как на деньги жены и только вот последние пару лет немного стали приносить фильмы. Ему такой расклад кажется заманчивым. «У меня нет никаких перспектив. Я работал в банке в начале года, оттуда уволился». Отучившись на специальности, с которой люди в основном идут богатеть программистами, Лаврецкий вытребовал себе свободный диплом и вариант устроиться программистом даже не рассматривает. Когда показывали его фильм в «Центральном», никто из однокурсников не пришел. Это сейчас истории жизни Сванберга или Треворроу выглядят внушительно, десять лет назад над ними бы в лучшем случае посмеялись.

После первого дня съемок, в четыре утра, мы с Лаврецким и оператором идем прогуляться. Никита извиняется перед Марией за то, что много грубит и конфликтует, та, конечно, его прощает. Потом Никита говорит мне, как это классно будет смотреться в тексте: «Я и не боялся, что ты напишешь плохо. У вас ведь сайт про то, как классно быть молодым, снимать кино и мириться на рассвете». Я думаю: действительно, почему бы так и не написать. Мы выходим на дорогу, потом мимо тонущих в тумане, как в фильмах Тарковского, канав поднимаемся на насыпь железной дороги и смотрим, как медленно встает солнце.