Забыть всё и еще 4 развлечения на выходные

YSL, 300 Entertainment, Atlantic

Сбылась мечта идиота – великий артист Янг Таг записал фолк-альбом.

Пластинка «Punk» (не спрашивайте, почему она так называется) открывается удивительно спокойной композицией «Die Slow», где Таг не отличим от Марка Козелека: под акустические гитарные переборы бубнит споукен-ворд про братьев (один умер, другой отсидел) и маму (ее переехала машина и схватил инфаркт, но сейчас все хорошо); на последних секундах пронзительно завывает что-то про любовь и ненависть. Дальше Таг, как Том Уэйтс на гелии, высоко хрипит: «У меня стресс, никакого покоя. Курю сигареты, пытаюсь сбросить груз с сердца» – не под привычные звериные эд-либы, а под сингер-сонграйтерские бэки «воу-воу-воу». «Stupid/Asking» – это прогрессивная акустическая баллада из двух частей в разных темпах (кто так делал? Конечно, Суфьян Стивенс), спетая от лица девушки. Далее по треклисту следует дуэт с протеже Тага Ганной «Recognize Real», где те соревнуются в нежной лиричности (Ганна: «Часто жизнью рисковал, кости бросал»; Таг: «Мой брателло умер, как же так? Ответы будем силой выбивать»); поющий на разогреве Ганна неожиданно оказывается на волосок нежнее уже невозможно нежного Тага. «Contagious» – просто очень красивая песня о навечно неразделенной любви под семплы ангелов и пианино; «Peepin Out the Window» – соул от почетного гостя Фьючера в самой меланхоличной форме. Лишь седьмой трек прерывает этот праздник кристально чистой светлой грусти – это жирнобасовый бэнгер «Rich Nigga Shit» с покойным эмо-рэпером Джус Ворлдом. На этом моменте, пожалуй, сделаем паузу в пересказе альбома.

Из абзаца выше никаких особых выводов не следует, кроме простой констатации удивительного жанрового подхода Янг Тага (на секундочку, трэпера) на своем втором альбоме (если считать микстейпы, 23-й полноформатной пластинке). Удивителен здесь не сам жанровый эксперимент (ой, да трэперы – это те же сингер-сонграйтеры с электронными аранжировками; я говорил, что Таг и Козелек похожи еще несколько лет назад), а проницательность артиста, хорошо осознающего свои сильные стороны и находящегося в вечном поиске самого эффектного обрамления для своего драгоценного голоса.

В альбоме целых 20 треков, и после первой восхитительной трети качество, увы, несколько падает. Пост Малоун и Асап Роки звучат почти так же прекрасно, как Таг, но песня с их участием — это скорее представление о фолке Эда Ширана, чем Марка Козелека; от приторности немного подташнивает. В простецком холостяцком гимне «Hate the Game» Янг Таг звучит, как какая-нибудь красношеяя кантри-звезда на сельской дискотеке (если подумать, для фолк-певца это нормально).

Впрочем, если и хорошие, и даже отличные вещи – восхитительно сдержанная «Droppin’ Jewels», где срывающийся вокал в припеве звучит тише вкрадчивого саксофона на аранжировке («Я вырос, глядя, как батя проигрывает в карты наши талоны на еду»); или изи-листенинг-шедевр «Love You More», где на исполнение припева приглашен вокалист группы «fun.» (кураторское решение не мальчика-аудиофила, но мужа-эстрадника); или душераздирающий финал альбома «Day Before» – дуэт с Маком Миллером, записанный за день до гибели последнего под укулеле подростка с ютюба.

Впечатление от альбома сильнее всего портит тот факт, что идущие подряд лиричные композиции несколько раз (четыре, если быть точным) перебиваются трэп-боевиками сомнительного качества. В «Scoliosis» вообще не смикширован вокал, не шутка – Таг звучал лучше на дворовых микстейпах 2011 года; бейби-войс-флирт с Doja Cat «Icy Hot» – это скрежет ногтей по доске; мусорный фит с Дрейком и Трэвисом Скоттом «Bubbly» – это классический обман, чтобы набрать строчки в чартах. Если слушать альбом залпом, то эти вещи, очевидно, нарушают чилловый вайб, разгоняют громом и ураганом грустные фолковые тучки. Но, может, так и нужно? Леонард Коэн зачем-то же засунул гроуловый «Diamonds in the Mine» в самую середину «Songs of Love and Hate»; Боб Дилан на первом «электрическом» альбоме «Bringing It All Back Home» вообще-то разбавил новый звук четырьмя акустическими треками. Опять же никаких выводов не делаем, просто осторожно намекаем, что восхищаться Янг Тагом в исторических масштабах условности вроде электрических бэнгеров, случайно забредших в новаторский сборник аналоговых элегий, сильно мешать не должны.

Никита Лаврецкий

Представьте, вы приходите утром на работу, чтобы продавать по телефону секс-игрушки. Но довольно быстро узнаете, что попали в заложники, двери и окна офиса заблокированы, а в шкафу бомба, которая взорвется через 8 часов. Как весело! Правда, ведь звучит, как обычный день в офисе, художественно раздутый до хоррор-выживайки в стиле «Пилы» (ну чем ваш текущий проект на работе, который уже надо было сдать, не «бомба», скажите?). С потолка еще появится экран, на котором два злодея, называющие себя «папа» и «мама», будут издеваться над вами и вашими коллегами, давая унизительные задания, угрожая смертью в случае неподчинения. Мы же все примерно так про своих начальников периодически рассказываем, знакомо? Возможно, именно так для ваших близких и друзей и звучат ваши жалобы на работу, коллег, начальство.

Именно такая оптика делает этот дикий, довольно жестокий, с бессмысленным насилием сериал очень забавным и смешным 

Интересно, что создатели «Колл-центра», авторский дуэт Наташи Меркуловой и Алексея Чупова, в интервью очень серьезно, по-деловому, рассказывают про «абсолютную власть», «тоталитарную мать», «эскапизм от плохих новостей» (все обзоры на сериал складно за ними повторяют) и совершенно не комментируют то, что у них в сериале из каждой сцены выглядывает сильно заметная и очень смешная гротескная сатира на офисную жизнь. Разве сцена в первом эпизоде, где злодеи заставили зачем-то весь офис раздеться и водить хоровод под советскую детскую песню, не напоминает сразу же раздутый до ужаса корпоратив? Разве требование злодеев коллегиально выдать провинившегося не выглядит как «разбор полетов» после неудачного проекта? Смогут ли зрители, которые хоть раз что-то по работе согласовывали и вносили правки с заказчиком, не заметить смешную деталь, что анимация злодеев на экране в офисе не только анимирована, но и периодически меняется (одежда, спецэффекты, реквизит) – их же в этой придуманной вселенной сериала, ну, кто-то рисовал, кто-то заказывал, кто-то согласовывал и вносил правки. Не злодеи же всем этим занимались лично, а команда. Именно такая оптика делает этот дикий, довольно жестокий, с множеством бессмысленного насилия сериал очень забавным и смешным. 

И если авторы действительно не думали об этом в процессе работы, то так даже смешнее выходит. В благородных размышлениях об «абсолютной власти» и других трендовых журналистских и маркетинговых тегах, которые не значат ничего, в итоге у них получился обычный офисный день, где креативные работники именно эти теги и обсуждают.

Забавный факт: идея фильма появилась из рекламного проекта про работников колл-центра, который не удалось осуществить, не договорившись с заказчиком. Когда спустя годы авторский дуэт попытался сделать из этой старой идеи фильм, продюсеры заинтересовались, но попросили переписать в сериал. Меркулова и Чупов, по их словам, не совсем представляли, как это можно растянуть на восемь серий, как это герои могут находиться в замкнутом пространстве восемь часов? На что продюсеры посоветовали посмотреть, какой нарратив придумали для той же задачи в «Лосте» (вообще, прикольно, что это пример удачных советов продюсера, обычно в мифологии киноиндустрии советы продюсеров всегда все портят). В сериале в итоге эпизоды постоянно прерываются флешбеками внеофисной жизни персонажей разной степени интересности: трогательная лирическая про веру и террористическую вербовку, буквально пыточное порно про креативное сексуальное насилие (любимый флэшбек Наташи Меркуловой) и даже почти что серия «Секретных материалов» про женщину-улитку. А действие в самом офисе развивается динамично, классно, весело. 

С «весело» есть, конечно, нюансы. В интервью авторы упоминают в том числе и «Забавные игры» Ханеке. И это, насколько может быть в развлекательном тв-хорроре, видно, но совсем не ожидаемо для зрителя. Если в «Пиле» зритель просто по антуражу локации сразу настраивается на жестокость и пытки, то в тихом, чистом и красивом загородном доме, а равно как и в обычном офисе в бизнес-центре, даже карикатурный садизм оказывается гораздо более эффектным для зрителя. Кинематографический садизм «Колл-центра» – по-дурацки упоительный, авторам очевидно очень понравилось с больной улыбкой ломать персонажам руки, раскладывать пистолеты, придумывать дурацкие пытки, используя реквизит из офиса секс-игрушек, ставить на фоне для пущего бессмысленного ужаса советские детские песни. Ни для чего, а просто так прикольнее. Неожиданный поворот в том, что именно сценаристы сериала и окажутся главными злодеями. Неожиданный метаповорот в том, что этот садизм немного делегируют и зрителям. Окажется, что в наших же интересах, чтобы уровень этой странной жестокости не понижался, ведь иначе скучно будет. А так ведь действительно прикольно... Вот и живи с этой информацией, какая уже разница, в чем там развязка.

Андрей Пожарицкий

Devolver Digital

В темной лесной хижине за столом сидит перепуганная женщина. Из темноты с другой стороны стола на нее глядят два серых глаза. Глаза расстилают перед женщиной карту некой ролевой игры, в которой все стычки с противниками происходят в виде карточной игры, а самих противников глаза, на секунду сверкнув в неверном свете свечей нечеловеческой хищной лапой, изображают, надев маску Старателя, или Рыболова, или Охотника. Игра идет до преимущества в пять зубов, которые глаза с лапами засыпают после каждого хода своего и женщины на тут же стоящие весы. Зубы золотые, но иногда в особо трудные моменты поединков у женщины бывает возможность взять со стола плоскогубцы и, вырвав изо рта собственный зуб, добавить его на чашу. Глаза после поединков предлагают женщине встать из-за стола и размять в хижине ноги. Да уж, с такими правилами пройтись отдышаться захочется быстро.

Канадскому инди-разработчику Дэниэлу Маллинсу нет и тридцати, а он уже вполне состоявшийся классик хоррор-игр. Две его игры 2010-х «Pony Island» и «The Hex» вовсю отрывались с возможностями метаповествования, баловства с ожиданиями игроков, пробивания четвертой стены и дикой смены интонации внутри небольших и внешне совершенно непритязательных и сугубо жанровых игр. Другое дело, что уже сейчас кажется, что все эти игры безбожно устарели и навсегда будут перекрыты в памяти потомков гораздо менее изощренной, но меметичной «Doki Doki Literature Club!». На этом фоне особенно впечатляет, что третья игра Маллинса «Inscryption» сходу захватывает внимание любого игрока и держит его, не прибегая ни к каким метатрюкам, ничем не притворяясь и честно вгоняя в ужас, как хоррору и положено.

Фанат карточных игр, Маллинс для «Inscryption» создал собственную, в которой механикой становится принесение одних карт в жертву другим. Игрок начинает с колодой, где бессильную, но бесконечно пополняемую карту с белкой нужно закалывать, а на ее место класть имеющую одно очко урона карту с хорьком. Чтобы положить карту с еще более опасным волком, заколоть нужно уже двух зверькой с карт. Быстро игра усложняется тем, что и косточки убитых животных дают право использовать специальный тип карт. Сами карты, естественно, каждая и ходит по-своему, и по-разному взаимодействует с другими, плюс во время прохождения квеста от сидящего напротив оппонента-лешего карты можно причудливым образом апгрейдить и даже собирать карты, на которых запечатлен сам игрок, убитый лешим в предыдущем прохождении. Каждый из боссов имеет свои специфические карты и хитрую тактику.

Игра эта длится часа три, если вы быстро все понимаете, и легко в два раза больше, если тупите или просто увлекаетесь. Играть в нее – чистое наслаждение, причем и в смысле удовольствия от карточной игры, и в смысле стремности и жути. Увы, после домика с лешим-картежником Маллинс начинает свои обычные метаигры, «Inscryption» становится фаунд-футедж-фильмом, потом ретро-RPG, а когда возвращается за карточный стол, правила там уже чуть другие и все в целом немного не так таинственно и чарующе-страшно. По ощущениям, это похоже на постепенную деградацию пазлов и сеттингов по мере продвижения в «Resident Evil 7», как будто у вас на глазах у автора треяется концентрация и исчезает вдохновение. Как в «Resident Evil 7», большинство игроков вряд ли расстроилось бы, останься игра до конца в заколдованном доме, так и «Inscryption» только выиграла бы, оставь Маллинс свои студенческие шалости с флоппи-дисками и фэйк-аккаунтами при себе и выпусти он просто игру, где уже совсем беззубая женщина пытается переиграть в настолку очень азартную тень со зловещими глазами.

Антон Серенков

The Atavist Magazine

В 1931 году полиция задержала слоняющегося по городу Джексон мужчину и попыталась выяснить, кто он, собственно, такой. Мужчина не смог вспомнить. После ряда проверок, выяснив, что отпечатки пальцев мужчины не зафиксированы ни в какой базе, а самого его никто не разыскивает, полицейские передали того на руки психиатрам. До 1939-го все так же безымянный мужчина провел в тихом санатории, где спокойно ухаживал за садиком, играл с другими пациентами в карты и не создавал никому проблем. Но затем женщина, занимавшаяся связями санатория с общественностью, запихнула мужчина в эфир популярной радиопередачи, где тот на всю страну рассказал свою историю. В больницу к нему потянулись десятки возможных родственников, в числе которых оказались и настоящие. Мужчина сначала их не вспомнил, а потом вроде вспомнил и уехал, наконец, домой. Получается, все хорошо закончилось?

Блестящая статья Лоры Тодд Карнс об этой вроде как совершенно сиропной истории избегает неизбежной, казалось бы, сентиментальности единственным известным человечеству способом: она находит точку, в которой посторонний и давно умерший человек оказывается ей так близок, что сострадание делает его жизнь как бы и ее жизнью.

Все это была своего рода пиар-акция даже не больницы, а конкретной непоседливой женщины

Дело в том, что директорша по связям с общественностью той самой больницы для душевнобольных – это тетка бабушки Карнс, написавшей статью. Бабушка рассказывала Карнс об их встрече в 1931-м: тетка тогда жила со своей «компаньоншей» (лесбиянки существовали всегда) в гостинице города Джексон, была знакома с женой президента, открыла рекламное агентство, писала для газеты и навсегда впечатлила свою племянницу, уговорив купить на выданные мамой деньги не нормальную одежду на год вперед, а первые в жизни туфли на шпильках. К 1938-му тетка докатилась до ареста за нахождение на улице в нетрезвом состоянии и на своей должности в больнице в том числе, сама пыталась привести себя в порядок и вернуться к нормальной жизни. Карнс, очевидно, соотносит себя с интересной родственницей, и тем ценнее ее трезвое признание:  ей видится очевидным, что вся операция с общенациональными поисками родственников человека без памяти была своего рода пиар-акцией даже не больницы, а конкретной непоседливой женщины.

Потянув за эту ниточку, Карнс, однако, не останавливается и разматывает пестрый рождественский свитер до состояния депрессивного мешка с нитками. Врачи более-менее не знают такой формы амнезии, какая была описана у героя статьи. Даже если предположить, что в 1931-м он, в результате травмы, с перепоя или от шока лишился воспоминаний о своем имени и происхождении, то уж к моменту, когда он помнил, как играть в карты и ухаживать за цветами, воспоминания должны были вернуться. Скорее всего, заключает Карнс, они и вернулись, просто ему не хотелось домой. Часть статьи, где перечисляются вехи истории его семьи (средний из пятнадцати детей; один брат погиб при ограблении банка; другой сам убил начальника, чтобы жить с его женой; две сестры умерли из-за болезней молодые, племянница покончила с собой) мастерски подводит читателя к мысли, что потеряться в Джексоне – было лучшим вариантом и для мужчины, и для его родственников. В радиообращении он, очевидно, со слов профессиональной пиарщицы, сказал, что не хочет умереть один и без имени, однако в 1949 году без документов в карманах лег под медленно шедший в черте города поезд так, что тот начисто отрезал ему голову, и опознан был только по взятым в 30-е отпечаткам пальцев.

Карнс мастерски противопоставляют друг другу истории двух одиноко валандавшихся по жизни людей (теткина бабка тоже умерла в 40-е вдали от всех, кого знала, и ее свидетельство о смерти заполнено будто о ком-то другом), чтобы завязать получившиеся бесхозные нитки в изящный узелок: конечно же, помнить всегда лучше, чем не помнить – вот она же теперь будет всегда помнить и про бабкину тетку, и про этого несчастного мужчину. Вроде не очень сильное утешение, если вы несчастны, а все же утешение.

Антон Серенков